Вероника Долина - Стихи и песни

Мой самый трогательный стих
Во мне самой еще не стих,
Так пусть летит, твои сухие тронет губы.
Во мне любые пустяки
Переплавляются в стихи
Прозрачно-горькие, как сок грейпфрута Кубы.
Но ты, я знаю, не таков,
И ты не терпишь пустяков,
А я — сутулая, усталая улитка.
И ты смеешься надо мной
В глаза, а также за спиной,
И на груди моей горит твоя улыбка.
Но самый трогательный стих
Во мне самой почти затих,
А ведь звучал, а ведь дрожал и не сдавался.
Хотя душа удивлена,
Хотя душа утомлена,
Но все ж цела…
А вот и стих образовался.

Мой сын безбожно на отца похож.
Он тоже светлоглаз и белокож.
Я часто, глядя на него, не верю,
Что это сын мой, что ему я мать.
И я боюсь, что сходство — неспроста.
Что время все расставит на места,
И женщине, как я черноволосой,
Он тоже будет что-то объяснять.

Она, кивая, выслушает речь.
Останется в подушке контур плеч.
И тоже, точно так, как я когда-то,
Все будет вспоминать его слова.
Слова ведь тоже были неспроста!
Одна лишь строчка посреди листа…
И мне они давным-давно забылись:
"Любимая! Ты слишком уж смугла!.."

А впрочем, только время им судья.
Одно лишь только время, но не я.
И если он ту женщину оставит —
Пожму плечами — дескать, ну и что ж?
А женщина останется одна
И назовется — бывшая жена.
И, вот ведь штука,
Родит мне внука,
Который тоже будет на него похож…

Мой толстокожий персик,
Ты бацаешь так рьяно,
А мамочкины песни
Не любят фортепьяно.

Дверных печальных петель
Скрипенье так знакомо,
От мамочкиных песен
Сквозняк идёт по дому.

Сквозняк идёт по спинам
От этой самой песни,
Он пенится, как пиво,
Пузырится, как "пепси".

Сквозняк бежит меж клавиш,
Как горькая настойка,
И ты его узнаешь,
Но только не настолько.

Мой толстокожий персик
Прозрачнее кристалла,
Тебе расскажут песни
О том, как я устала.

А ты подаришь перстень
Прекрасному кентавру.
Тебе оставлю песни,
А мальчикам — гитару

Москва — налево, Москва направо.
Вот так посмотришь, прищуря глаз.
А королева шепнет лукаво:
— Я вас искала, и только вас.

Я вас искала, у вас натура,
У вас фактура — все в самый раз.
Пусть вы с Байкала, пусть вы с Амура,
За вами — Куба и Гондурас.

Слова нанижет, глаза завяжет,
Приставит к горлу мудреный нож.
Ни капли правды тебе не скажет,
Да ты ведь правды и не поймешь.

В плаще и в маске, в кинжальном блеске,
Вперед, наездник верховной лжи!
Вот королеве нужны подвески,
Так отправляйся и послужи.

Москва пока мне близким-близка мне,
Но надо думать, что делать с ней.
Когда же камни пойдут на камни,
Я тоже буду среди камней.
Когда же камни пойдут на камни,
Я тоже лягу среди камней.

Моя любовь печальная,
Моя любовь запретная!
Она вполне реальная,
Живая и конкретная.

Моя любовь семейная,
Бог весть какая сложная.
И есть — и тем не менее
Ужасно невозможная.

И мне в исход не верится,
Я тоже обручённая.
Любовь моя, ты смертница!
Прости нас, обречённая.

Ну хочешь, я погибну вновь —
Не в том дурное самое.
Живи со мной, моя любовь,
Внебрачное дитя моё.

Я, вероятно, грешница.
Так что ж со мною станется?
Со мною он утешится,
А с тою — не расстанется.

Где ж станция конечная?
Где музыка победная?
Ах, женщина ты, женщина,
С огнём играешь, бедная!

Музейная миниатюра!
Где, где, скажи, твоя натура?
Она была ли вообще?
И несминаемые букли,
И нечитаемые буквы
У монограммы на плече.

Над столиком стеклянным стоя,
Задумаюсь над тем и тою,
Что жили-были в те века.
И этот лак, и этот глянец
На гордый взгляд, сухой румянец
Клала истории рука.

Старинная миниатюра
Глядит обиженно и хмуро.
Век позапрошлый на крыльце!
Приди, ценитель малой формы,
Черты Петра или Лефорта
Найди вот в этом гордеце.

Да, власть над сердцем медальона
Сильна, но неопределённа.
И живопись невелика!
Придворную любую чурку
Возьмёшь, воткнешь в миниатюрку —
И вот осталось на века.

Мы бежали друг от друга.
Подымался полный месяц.
Но замкнулась лента круга —
Мы пришли на то же место.

Уходили мы горами,
Уносили злое счастье.
Друг для друга повторяли:
Не печалься, не печалься.

— Не печалься! Я с другою.
Не печалься — всё же счастлив!
— Не печалься, дорогой мой!
Я счастливей с каждым часом.

Мы бежали друг от друга,
И туман светился звёздно.
Нашей верности порукой —
То, что мы бежали розно.

Ты на юг, а я на север.
Ты — пустыней, я — долиной.
Забывая о веселье,
Мы вершали путь свой длинный.

Уходили. Но планета
Не престала обращаться.
Мы пришли на то же место,
Чтобы снова здесь расстаться.

Мы другие и все же мы те же,
Все давно в тайниках, в дневниках.
Мы встречаемся реже и реже,
Реже некуда, реже никак.
Я — твой день уже позавчерашний,
Но целую твой ветреный лоб
И мурашки, мурашки, мурашки,
Мурашки, мурашки, и полный озноб.

Мы не дети Арбата,
Мы не дети Арбата,
Мы пришлись на другие года.
Нас не пустят обратно,
Нас не пустят обратно,
Нас едва-то пустили сюда.

От детей Бирюлёва
До детей Тропарёва
Голубая позёмка метёт.
Эти ноги здоровы,
Эти лица суровы,
Эти мысли никто не прочтёт.

Меж Кузьминок недвижных,
Средь Лосинок неближних
Растерялся и плачет простак.
Не отыщет тропинку
На родную Неглинку,
Не отыщет, бедняжка, никак.

На Ходынке дерюжной,
На Ордынке воздушной
Эта корка небитого льда.
Ни страстишки тщедушной,
Ни гордыньки ненужной,
Ни тоски, ни стыда, ни следа.

Запахнёмся поглубже,
Завернёмся потуже,
Ближе, твёрже дыханье зимы.
От Чертановской створки
До Люсиновской горки
На Крылатские тянет холмы.

Мы не дети Арбата,
Мы не дети Арбата,
Мы пришлись на другие года.
Нас не пустят обратно,
Нас не пустят обратно,
Нас едва-то пустили сюда.