Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Темнотою сокрыт, поглотившей сияние мира,
Вошел стопою неслышимой смерти посланец,
Оцетом мук он омыл окоем бытия, —
Под грузом дремы тяжелой творил очищение.
И вдруг на земле, на сцене Вершителя танцев
Занавес взвился, и света перст указующий
Коснулся громадности мрака, трепет лучей
Молнией дрогнул на глыбах глубокого сна
И дрему разрушил. Неудержимым потоком
По омелевшему, зноем спаленному руслу
Пляска разлива на грудь иссохшую хлынула.
Словно ручьи, по глубинным артериям тьмы
Заструилось сияние. Свет с темнотой смесились,
И в небе души сочетались в неясном борении.
Но утихала борьба. Былое беспамятство,
Стен тюремных глухое кольцо, туман отошедшего —
Сгинуло все. Улыбнулось привольное утро,
И в просветлении новая жизнь родилась.
Тело мое, со всеми завалами прошлого,
Заслонившее горной громадой своей гордыни
Грядущее дальнее, служа лишь близкому дню, —
Вижу – облаком легким над окоемом истаяло.
Себя я обрел: телесных не чувствую пут,
По духовному небу чрез Млечный Путь
переправился
И там растворился паломником к вечному свету.

Следом бредешь, неудачливый спутник мой,
прошлое.
Сонмы теней с пепелища бесплодных желаний
Вечно со мною и тянут, и тянут назад.
Темным напевом звучит твой ситар полувнятный,
Словно жужжанье пчелы одинокой в лесу,
Где облетели цветы. Вперед, на дорогу,
Тенью ложишься, подобно горе на закате
В свете неявственно-желтом зари беспредельной.
Грез тенета порви, освободи мою душу,
Ты, у Смерти укравший алмазы страдания
И снов несбывшихся радуги. Ныне верни их
Смерти. В осеннем безоблачном небе, смотрящем
Вдаль, прозвучала свирель – это вечный скиталец
К дому идет налегке, – за ним я последую.

Один за другим погасают на сцене огни.
Зала – как сон, чьи видения стерлись;
Пусто, темно. Знак подала тишина
Строгим перстом. Спокойна душа; и наряд мой,
Перед началом спектакля казавшийся сутью
Образа, в зале пустом бессмысленным стал.
Красками, блестками, всяческой мишурою
Приукрашал я себя, толпе угождая.
Сразу стерлись они – и меня поразила
Вся полнота невидимой сути моей.
Так очертанья земли при скончании дня
Смутно сливаются в час погребенья заката
И открывается небо, прозрачное небо
В звездном сиянье, собою самим изумленное.

Когда душа моя от тела отлетит, —
Пусть шаловых лесов уединенье
Друзья, которыми не буду позабыт,
Однажды посетят порой весенней.

Там птицы на ветвях нашли приют
Под кровом свежей тени,
Они не помнят обо мне, свистят, поют, —
И что для них мое исчезновенье?
Пусть кто-то в лес пришел, пускай уйдет,
Мгновений пролетают вереницы, —
Бесследна жизнь – и всё не в счет…
И времени не замечают птицы.
Их ветер тот принес, что старше всех начал,
Веков, творений,
Он и меня в лесу бродить призвал,
И ритм его – в моем сердцебиенье.
И я, от доли удалясь почетной,
Блуждал задумчиво, не ведая путей,
И все, что в мире мимолетно,
С мечтою встретилось моей.
Как облака, в неведомые дали
Летели мысли. Знойный небосвод
Мечтал о красоте, и краски воплощали
Все мимолетное, что навсегда уйдет.
И то, что создал я тогда, мечтой томим, —
Я не отметил именем моим.
Писал, зачеркивал… Мой труд велик иль мал —
Я не оценивал. И ветер все умчал.

В том дне затерян я, – безвестною тропою,
Что не хранит следов, придете в мой предел.
Уже уходит день, но мира красотою
Корзин своих никто наполнить не успел.
Порою вечности я слышал зовы
И шел на зов, но уходил назад.
Так дети, наигравшись, снова
Домой спешат.
Я ничего не спрячу, не присвою —
Ни бед, ни радостей не унесу с собою.
Мир для меня на миг простер
Из вешних лепестков ковер.
Встречаются друзья, но их живая речь,
Как дым, развеется – ее нельзя сберечь.
Людей, которые толпе не по нутру, —
Не встретишь никогда на праздничном пиру.
Меня вы помните, – я был самим собою,
С немой природой чувствовал родство,
Я не замечен был толпою,
Я должником не сделал никого
И не был сам в долгу. Для памяти моей
Не надо ни торжеств, ни сборищ, ни речей, —
И только в шаловом лесу, в уединенье —
Пусть вспомнят обо мне порой весенней.

Все припев старинной песни помнят и поныне:
«Справа – Ганга, слева – Ганга, отмель —
посредине».
Движет всем Владыка танца: в вечном обновленье —
Водопад имен, обрядов, песен, поколений.
Те, что в юности вдохнули правду этих слов, —
Были созданы иначе, из других основ.
Каждый знал – его светильник по волнам плывет,
Приносил дары богине у священных вод.
Робость тусклая царила в думах и в сердцах.
Смерть пугала, жизнь пугала, мучил вечный страх.
То владыки самодурство, то врагов набег,
Ожидал землетрясений робкий человек.
И к реке ходить опасно темною тропой —
Где-то воры притаились, грех, беда, разбой.
Сказки слушали, где много самых дивных дел, —
Как от гнева злой богини праведник сгорел…
Из пустых семейных распрей в деревнях тогда
Вырастала, распаляясь, грозная вражда.
И плелась коварных козней и обманов сеть,
Чтобы сильному быстрее слабых одолеть.
Побежденный изгонялся после долгих ссор,
И другие забирали дом его и двор.
Кроме бога, кто поможет, защитит в беде?
И прибежища иного не было нигде.
Мысли робкие бессильны. Человек притих…
И хозяйка опускала взоры при чужих.
Черным очи обводила, а на лбу – пятно.
Зажигать пора светильник – в комнате темно.
Молит землю, небо, воды: «Защитите нас!»
Ждет напасти неизбежной каждый день и час.
Чтоб дитя в живых осталось, нужно колдовство:
Кровью жертвенных животных мажет лоб его.
Осторожная походка, боязливый взгляд, —
Как узнать, откуда беды ей теперь грозят?
Ночью грабят на дорогах и в лесах густых,
И грозят ее семейству козни духов злых.
Всюду видит преступлений и грехов печать
И от ужаса не может головы поднять…
Долетает чей-то голос, мрак тревожа синий:
«Справа – Ганга, слева – Ганга, отмель —
посредине».

А река плескалась так же, льнула к берегам…
Как светильники, скользили звезды по волнам.
И купцов теснились лодки около базара,
И во мгле рассветной весел слышались удары.
В мире тихо и спокойно, но заря близка, —
Розовея, озарялся парус рыбака.
На закате все стихало, словно обессилев,
Только трепет доносился журавлиных крыльев.
День прошел, гребцы устали, ужинать пора.
У опушки – темный берег и огонь костра.
Тишину успокоенья лишь порой шакал
Где-то в зарослях прибрежных воем нарушал.