Юрий Мандельштам - Собрание стихотворений

Предчувствовало сердце: безразличен.
И как надеяться любимым быть!
Поэты обожают Беатриче,
Но Беатриче их не полюбить.

А я — последний в неземной плеяде,
Любовник скучный и плохой поэт.
Не мне искать твоих противоядий,
Которых вовсе не было и нет.

Но мой некрепкий голос напрягая,
— Его бессмертным пеньем не зови —
Я верю: ты услышишь, ты узнаешь,
Ты будешь плакать о моей любви.

Так день прошел, веселый, монотонный.
Хрипел однообразный граммофон,
То шарканьем, то пеньем окружен.
Все о любви — и слишком благосклонной,
Все о любви… Так забывают сон.
И только март, пленителен и жалок
Неудержимой щедростью своей,
В цветочных лавках радовал детей
Пучками бледных выцветших фиалок.

Как грустно! В жизни этой
И грусть не удержать!
Стараются поэты
Не помнить и не ждать.

А тут пахнет духами
Забытая весна, —
— И все всплывет стихами
Лишь выглянь из окна.

День ото дня все меньше знаю
Как жить и для кого любить.
Как будто что то забываю,
Что все равно нельзя забыть.

Вот утром равнодушно встану
С притихшей болью и тоской —
Лечить запекшуюся рану,
И ждать, и призывать покой.

А там уже волнистой цепью
Года помчатся взаперти,
И к твоему великолепью
Не возвратиться, не прийти.

Я внутри совершенно пустой,
Даже сердце как будто не бьется.
Только память о жизни простой —
— Как на дне векового колодца.

Так, наверное, новый мертвец,
В первый раз выходя из могилы,
Все не верит, что жизни конец,
Смотрит в небо и пробует силы.

Не торопись, не торопись, поспеешь!
Ты думал душу расковать шутя.
Но вот дрожит рука, и ты бледнеешь.
Не торопись, не торопись, поспеешь!

Ты думал душу расковать шутя,
Доверчивое, жадное дитя.
Но уж дрожит рука, и ты бледнеешь.
Не торопись, не торопись, поспеешь!

Слова и люди безразличны.
Прядется медленная пряжа.
Смотри, как за окном привычно
На мокрый снег ложится сажа.

И тусклой музыкой всемирной
Томится громкоговоритель.
Разрушь последнюю обитель
Волной несказочно эфирной.

Ты знаешь: и былую сложность
Искупишь сердцем небогатым,
Склонив над хриплым аппаратом
Внежизненную безнадежность.

Нет, не восторг, не солнечный туман,
Мне только стыд на искупленье дан.
В стыде живу, постыдно умираю,
В стыде люблю, и радуюсь, и знаю.

Стыжусь всего: стыжусь моих стихов,
Стыжусь моих друзей, моих врагов,
И прячу со стыдом мое бессилье,
Как прячет страус голову под крылья.

В папиросном дыму, за столами,
Мы охрипли от скучных бесед,
Поражая друг друга словами,
Заметая потерянный след.

Так в порядке дискуссий и споров,
Позабыв удивленность и страх,
Мы вели без конца разговоры
О своих нелюбимых стихах.

А любимые прятали мудро
В глубине помутневших зрачков
За духами, румянами, пудрой
И обидой придуманных слов.

О любви мы долго говорили.
Нависал над нами потолок.
В клубах дыма, в облаке усилий
Тлела папироса.

Потухал неровный огонек.
Мы следили за лучами пыли,
За глазами, где упущен срок
И любви не будет.

Слова, несказанные вслух,
Объятья без живого знака,
Как верить вам… Не вас ли вдруг
Мы сами вызвали из мрака!

Но ты, безжалостно для нас
Убравшая свой гулкий терем,
Любовь, тебе и в этот час
Мы, обреченные, поверим.

Сидели рядом… Знаю, знаю —
— Не в этом признаки любви,
Не эти шутки заметают
Следы упорные твои.

Но в новой несказанной силе
Предугаданья моего
Тревожный бег автомобиля,
Твои черты, черты его,

Мельканье, суета ночная
И твой неумолимый рот…
О, тот ли ревностью умрет,
Кто ровно ничего не знает!

Я ненавижу быстрый взгляд,
И лоб твой чересчур высокий,
И смех веселый и жестокий,
Где искры гордости горят;

Я ненавижу резкий рот,
И разговор — конечно, умный,
Отчетливый и простодумный,
И мыслей безупречный ход, —

— За то, что честен ты и зол,
За то, что долго и прилежно
Ты создаешь свой неизбежный,
Благополучный ореол,

За то, что если мы гурьбой
О нежности поем неловко,
Соседки скромная головка
К тебе обращена с мольбой.

Когда сольются надо мной
Ночные тени вдоль дороги,
Я знаю, назовут порой
Меня бесчувственным и строгим;
И даже, может быть, храня
Улыбку легкого презренья,
И пожалеет кто меня
За то, что я не знал волненья.
Но ты не скажешь, сколько сил
И сколько нежности и боли
Я в сердце глухо затаил,
Когда — хотя бы — в краткой воле,
Переступая свой порог,
Робел я и смотрел под ноги,
И быть бесчувственным и строгим
Я сам хотел бы, да не мог.

Опять июнь, как год, как два назад
— И неуверенный и слишком скромный —
И вечерами в парке шелестят
Каштаны крепкие листвою темной.

И от пруда влюбленностью несет.
А там — за улицами, в стенах дома,
И те же радости, что каждый год,
И та же нежность, что давно знакома.

Полюбишь ты, а может быть и нет.
Что времени до мелочи любовной!
Наступит осень — и тяжелый бред
Покроет память пеленой неровной.

Поверь, не о себе тоскую,
Хоть раз, не думая, поверь.
Тебя ль, забытую, чужую,
Любимую, пойму теперь?