Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Помолись, Русь острожная,
о болящем царевиче,
твою муку приемлющем
на поникшие плечики.
Русь, как зоркая хищница,
близость казни почуяла,
нивы русские выжнутся
окаянными пулями.
Помолись о царевиче.
Не с тобою, лукавою,
ему праведно царствовать —
править горней державою.

Мученицу Русь не оставили
Акварельные диво-ангелы,
Византийские лики древние,
Нарисованные царевною.
Крылья белые — кровью пятнаны.
Над Россией плакали ангелы.
Над державой, безумьем выжженной —
Снежно-белые, огне-рыжие,
Словно лебеди — грусть пречистая,
Словно лебеди над Непрядвою,
Возносились Ольгины ангелы.
А когда заявились с обыском,
Рылись с хохотом в письмах девичьих
Да плевались махоркой желчною —
Во дворцовом камине таяли,
Отданы огню на заклание,
Беззащитные Ольгины ангелы.
Кровоточили, пеплом свилися.
В небо дикое возносилися.
А России уже не дышится,
Рвет ее вороньё жестокое.
В небе траурном — стая белая,
И молитвы святые слышатся
Вперемешку с лебяжьим клекотом.
Но вдогонку ружья оскалятся,
В снег кровавый ангелы свалятся.
Не летайте в Россию, лебеди —
Срежет пуля над невским берегом.
Время всё рассудило, расставило,
Боль с надеждою нам оставило.
И летят лебединой стаею
Над моей страной покаянною
Акварельные диво-ангелы,
Лучезарные Ольгины ангелы.
Убиенной царевны ангелы.

По хрустящему снежку — тропы волчьи,
И над городом месяц — зазубренный нож.
Город, как разбойник, в спину мне хохочет,
Да так, что бросает в дрожь.
А за мною гибель, слышь, крадется, стерва.
Ну-ка, поиграю с ней нынче на снегу —
Может, обману ее, коль не сорвутся нервы,
И дерзким смехом брошу опять в глаза врагу.
Ну а если сгину в роковом бессильи,
Упаду, зароюсь в кровяном снегу —
Так хоть ненадолго заслоню Россию…
Хоть на два годочка… Больше — не могу…
Яды приготовлены, вычищены ружья,
Мне теперь, как зверю, некуда уйти.
Как моя любимая, будет плакать стужа
В ледяных разломах
До слепой зари.

Эх и просторна ты, Русь-матушка,
и звенит в мечах булатных удалая сила.
Да не знать, кому ты, подлая, дашь княжество,
а кому — во чистом поле могилу.
Выехали братья в поле дикое,
а над ними — только небо да колокол,
а за ними смотрит Русь великая,
цену жизни мерит желтым золотом.
Говорит Борис брату-отроку:
княжить в городах — что на веслах плыть,
мне, должно быть, силы не хватит, брат,
сил не хватит, да и не по сердцу.
А под Глебом, младшим, споткнулся конь
рыжей масти с лютым отсветом в кровь.
И ответил Глеб: все державы земли
на огне замешены, на крови.
Через поле дикое едут княжичи,
и горит над ними солнце червленое,
а про них наточены мечи вражии,
и в ликах братьев вещая грусть иконная.

На Руси своей юродствуем…
Сцепи зубы да терпи.
Где-то крик коней испуганных
ветер носит по степи.
Видел, видел берег — княжеский
неразделенный завет.
Смертная печать не вражеский,
а родной скрепляет след.
Пепелище горько хмурится,
чуть змеится теплый дым.
Рыжий шут рассвет целуется
с отражением своим.
Тоску волчью нынче праздную!
А придет заря — очнусь
свою дочку неразумную
крестить — стареющую Русь…

В этом мире глухих
медный колокол — мой поводырь,
музыка — моя кровь.
Нервы, как синие жилы, в смертный узел скрутив,
я исповедуюсь криком колоколов.
Господи, Ты слышишь, Господи,
чернь да рвань собралась на площади,
снова целят колом осиновым
в Божьего Сына.
Господи, услышь, Господи,
пощади лихой народ, пощади.
Медь бессмертную просыплет звон
на затоптанной площади.
Нет спасенья тому, кто пригубил Истины!
Мне за всех доведется выстрадать
вещим колоколом Твоим.

Разве вы не видите?
Музыка расцветает
золотым, огненным, рыжим,
рассыпается осколками радуги.
Это ж впору ослепнуть тому,
кто так близко увидел сияние.
Я хочу в жизни совсем немного:
чтоб у всех были светлые лица,
чтобы жаждущие могли добра,
как воды ключевой, напиться.

Нынче крикнул зверем раненым
чуткий медный исполин.
Видишь, храмы обезглавлены,
звоны сброшены с вершин.
Верю, что воскреснет звонница,
щедрый колокол не ржавеет,
и еще придет, поклонится
покаянная держава.

Не казните Благовещенский
медноликий грустный колокол.
Я ударю в звоны Китежа,
ради праздника престольного.
Я ударю в звоны крепкие —
разольется ясно озеро,
сберегу от злобы вражеской
Благовещенский грустный колокол.

Расплескался набат над землей,
над сиреневою зарей.
Я звонарь — я апостол и шут,
неприкаянный снова
между просинью неба
и плахой сосновой.
Ну-ка, ангел, лады мне настрой!
Я за этот хмельной, трепетный звон
расплатился судьбой.
За собою чую вину —
незван лезу к престолу Божьему.
Переплавлю в заветный звук
всю нажитую боль острожную.
Сам себя сожгу в яром звоне —
лишь бы только достиг небес!..
Раскачай канат,
отпусти-ка в стынь,
заревой набат
горек, что полынь,
колокольный стон —
в нем века горят,
журавлиный клич,
золотой набат…
Кличет колокол
к покаянию.
Горло звонаря
небом ранено!
Я хочу в жизни совсем немного:
чтоб у всех были светлые лица,
чтобы жаждущие могли добра,
как воды ключевой, напиться.

Рукотворный, престольный,
неразумный мой град
торжеством колокольным,
как пожаром, объят.
Рвется музыка-птица
в белый горний чертог.
Я в том звоне бессмертном
свою жизнь прожег.
Сердце людское тоже
чуткий колокол Божий.

Родился не в добрый час, с Божьей меткой,
полоснула неспроста боль по нервам.
Раскатился ярый звон по глухим переулкам,
по Руси моей нищей, каторжной,
по Руси моей злато-огненной.
Словно горсть серебра с неба брошу вам,
то ль озлобленным, то ль юродивым.
Если бродит за душой серый страх,
если голос мой живой в кандалах,
белым огнем, мой колокол,
жги темноту горькую…
Я и сам сгорю до кости
и воскресну с пасхальной зарей.
Божьим колоколом должен спасти
черный век нераскаянный мой.

Лебединые крики
солнце затмили.
Синевы зачерпнули
хрупкие крылья.
Лебедь жизнью платит
за свою бессмертную песню.
И с земли отозвался колокол
птице, плачущей в поднебесьи.