Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Я — подорожник ранам твоим.
В острых каменьях твоя дорога.
Тихой молитвой будешь храним
И материнской моей тревогой.
Все твое горе — в жилах моих,
Все твои беды взяла на плечи.
Как осторожно надежда лечит.
Я — подорожник ранам твоим.

Шел первый век, немудрый век.
И исцелял Христос калек,
и знал, что будет подлый суд,
и среди всех они придут,
и, отводя прозревший взгляд,
Варавву отпустить велят.

Не прикованы лебеди тяжестью.
Меня срежут, а ты лети.
Видишь, берег встречает княжеский,
будет счастье на светлом пути.
Небо плачет лебяжьей былью
о подруге и меткой стреле —
распластались сусальные крылья
по осенней стылой земле.
Одинокий мой, черный лебедь,
долети до святых берегов.
Ты не бойся любить и верить
и моей не терзайся судьбой.
Видишь, осень нам путь озарила
поминальным огнем рябин.
Я тебе отдала все силы.
Ты теперь долетишь один.

Время тает, как снежинки на губах.
По листкам календаря крадется страх —
оттого, что удержать нельзя дней…
Скоро жизнь обратится в талый снег.

Вам лишь бы чинный, непорочный,
чтоб лик, как на открытках, бел…
Есть ангелы в обличьи волчьем,
они выходят под прицел.
Есть ангелы, чьи крылья рваны
и ризы волоклись в грязи.
У них сердца — сплошные раны.
Они приходят нас спасти.
С нервным искаженным ликом…
Есть ангелы в обличьи диком,
они выходят под прицел.

Ангел-хранитель —
Это кровинка боли.
Тот, кто землю покинул,
Кого мы сберечь не сумели.
Криком по рваным нервам…
Но я тебя не покину.
Ангелом твоим буду,
Горькой нежностью лебединой.
Живи за меня, слышишь!
Через твое зренье,
Через твои руки,
Через твое сердце
Беру недожитое мною.
Живи за меня, слышишь,
Прости, что так рано к Богу.
Ангел-хранитель —
это кровинка боли.

На кинопленках полустертых —
Торжественные двойники
Давно ушедших в смерть актеров.
Слова и жесты их легки.
Они воскресли на экране.
Проходит время мимо них.
Они чужую жизнь играют,
Еще в беспечности живых.

Я в стихи свои вложить хотела
солнца луч и капельку тепла.
Только строки полны болью белой,
как пригоршни битого стекла.
Лучше слушай: солнцу верить просто.
Старый ангел в городе живет.
Он, чудак, стоит на перекрестке
и улыбки людям раздает.
Разве камней черных не бросали?
Приглядеться — крылья в шрамах сплошь.
Только вот таишь свои печали
и улыбки людям раздаешь.
Не утешат мои злые песни,
как людскую утолить беду?
Помощи моей живой поверьте:
через бездны руки протяну.

Небо свинцовое, день неприметен,
Город под тусклым дождем.
Хмельною горечью тянет с заклетен.
Знаешь, за скорбь воздается добром.
Свет выправляет горбатые души.
Да, к сожаленью, не всем.
В облике нищей старухи-кликуши
Бродит Господь по дворам.

Светлячки до рассвета живут,
Днем они никому не нужны.
Они падаю утром в траву,
Как невзрачные хлопья золы.
Их на помощь зовут, когда ночь
Душит город свинцовым кольцом —
Пусть пытаются тьму превозмочь
Неразменным своим серебром.
Очень вежливо день объяснит,
Что не нужен их маленький свет,
Эти искры нельзя разменять
На пригоршню насущных монет.
Как погасшие звезды, в траву
Неживые ложатся огни.
Светлячки до рассвета живут,
Днем они никому не нужны.

Рубили рябину —
святую жар-птицу
губили!
Рябиновой кровью
ладони и лица
багрили.
Над плотью девичьей
топор ненасытный оскален.
Ах, крылья жар-птичьи
всем взмахом за небо хватались!
Кровавые слезы —
живые целебные зерна
в печальную землю
рябина роняла покорно.
Весенняя песня
пробудит царевну лебяжью,
и верьте — воскреснет
рябина на склоне овражном.
Здесь крепкие корни
с землей разлучиться не могут.
И теплые зерна
сердечком потянутся к Богу.

Небо — в цвет шерсти волчьей —
Над лесом склонилось молча.
И ярче страшного пламени
По ветру бьется кумач,
Обрывки людского знамени.
Небо — как волчий плач.
Волчица мечется. Страшны — флаги.
Охотник целится на левом фланге.
Рванись, волчица,
в мнимый просвет!
И снег обретает флажковый цвет…

На тающем снегу следов не запутал,
Зачуяв весну —
Когда под белым февральским солнцем
Прицел блеснул.
Как соучастники привычной расправы,
В проталинах лежали поля.
Снег разошелся водою алой.
И пахла весной,
первый день весною пахла земля.

А люди жалеют, как правило, тех,
Кто белый о жизнь не запачкали мех.
Пусть мне по заслугам слепая пальба,
Но в волчьих глазах вековая мольба,
Запекшийся крик: и меня пожалей,
Прости — как умею живу на земле.
Но тысячи ружей ощерились вслед,
И алою рутой подернулся след.

Убили подругу.
Бежал по багровому следу,
А после заплакал на белый осколок луны.
Бог хищником создал. Но этой вражды ты не ведал,
Своей и ее пред людьми ты не ведал вины.
А завтра уж вышел по хрупкому первому снегу
Навстречу охотнику — сбыть ненавистную жизнь.
И звук оглушил, и качнулось поблекшее небо,
Две пули в груди не больнее утраты зажглись.
Но жил. А стрелявший промолвил, справляясь с зевотой,
Лишь искоса глянув на снег, запылавший в крови:
«А знаешь, волчишка — сейчас добивать неохота.
Такое твое уж звериное счастье — живи».
Ночь долгой была. А в предутреннем дымном тумане
Волк всё позабыл и, как будто смиряясь, затих.
И снится, что лижет волчица горячие раны,
И выжить велит, и людей завещает простить.

Теплая луна над логовом,
Дремлют тропы вечные.
Не бывало в мире Боговом
Хищника без нежности.
Сама волчица, исчадье ночей,
Светлой страсти исполнена ныне —
Ибо к мягким соскам ее
Припали щенки смешные.
Благодать звериного лика.
Лунный взгляд смежая, она
Не прирожденной сутью дикой —
Женской кротостью озарена.
Прицел ожидает где-нибудь,
А порою берут и в логове.
Не было, отроду не было
Честности в мире Боговом.