Наталья Загвоздина - Дневник

И сколько ни держи – за пазухой, в кармане,
в коробочке, в шкафу, и даже за душой —
она уйдёт сама, корабликом, армадой,
в открытый океан, как Божий зрак, большой.

Окажется, что дождь – проверенный товарищ.
Невзрачный, мелочной, втихую снявший жар.
Как вовсе не экспресс, не литерный – товарный,
прошедший стороной (не видел и не жаль).

Окажется, что час бывает больше суток, —
две дюжины таких не смеряются с ним.
Окажется, что тот, кто выболен и сужен,
в не вещие твои к тебе являлся сны.

Окажется, что ты один своей дорогой,
что волей, что пинком, идёшь как на роду,
где сыплется в часах – не медлит, не торопит —
тот времени песок, что дунуть – не раздуть.

Здесь кошки друг другу родня.
Наполнена всячиной всякой
дворовая клумба – ронять
созревшее семя и – в садик

расти, разрастаться… Весной
какой-нибудь, будущей, скажем,
здесь вырастет дева с веслом,
поднимет фонтаны из скважин

глубокое прошлое… С лет,
почти незапамятных, память
держать ускользающий след
родимых бледнеющих пятен

здесь силится… Купол и крест
нацелены просто и прямо,
держа на воздусе, без скреп,
одну неделимую правду.

В вечерней электричке под шумок
вполголоса, под лампой вполнакала
тепло и неопрятно, и широк
в невымытом окне простор… Накатит
воспоминанья тянущий прилив
на глубину, где прошлый век прилип.

В вечерней электричке поздний сад —
сады – садов забытые названья…
И запахи… Вдыхаешь – и назад
уходишь, уплотняешься… Нас с Вами
там не было совместно. Сердца дрожь.
Как сладостно ходить там без дорог…

Въезжать в Успенье, и – в который раз.
На августе отыгрываться в рифму.
Смотреть в себя, в неведомое, рам
оконных перелистывая ритмом
идущих дней страницы – по сей-час,
с восхищенным встречаясь при свечах.

Посмотри! Это дышит листва.
Это мы примеряемся – вровень.
Сочетания это ли факт,
вычитанья осеннего в роще?
То и это, и…
вроде.

Под чердачною крышей ковчег
паутины, наполненной летом,
уходящим, ушедшим. Корней
не видать, но надземная лепка,

разрастанье, сплетенье стволов
старых яблонь снимает завесу
с этой тайны… Прицельной стрелой
слива падает. Память за лесом

остановится. Мне выходить
ещё рано. Над садом на крыше
доживаю, один на один
(да, одна), чем когда-то – накрыться,
и взлететь над собою – на крыльях.

Но пока надо мною – парад,
вровень – жизнь, от земли подношенье
необъятное. В силе – пора
сентября, с листопадом на шее…

Сентябрь задушит негой. Хлопья астр.
Палитра дня. Предчувствье тёмной ночи.

Подержит и отпустит. Долгий акт
предзимья (пустота и мёрзнут ноги)…
Воспоминанья прерванный антракт
метелью ободряющих атак…

Ползёт букашка, рысью – паучок,
здесь бабочка порхает, там застыла…
И красен израстания пучок…
Но дышит наступление в затылок…

Я отведу дыханье октября,
на градус отклонившись от тебя…

На Бронной, в осень, в сумерках, рядком,
поговорим, поделимся прожитым,
и ковриком раскроется рядно
двух повестей, одним крестом прошитых.

Опальный лист, опавший, городской,
с утратой, тихо ляжет нам под ноги,
и мы, не раскрывая гороскоп,
не нужный испокон, себе – подмогой
в совместности. Мой друг, держи маршрут.

У Лермонтова сплин, стихи, Мартынов,
Молчановка, Тарханы и Машук…
И с прищуром смотрящая Марина
в Борисоглебском – близко-далеко…

А мы – подавно, перекрёстка дети.
И в полночь погружает целиком
нас ровное осеннее кажденье…

Платком неровным, в перекос,
с надорванным утком,
согрею становую кость —
хребтину. Не в укор,
не в счёт, не в осужденье за.
Не чуя рук и ног,
озябших, не шагну назад
и не спрошу иной.

Отяжелев виной – на якорь.
Без парусов.
Как застит и пятно на ярком!
Без пары снов,
без пары слов, без пары судеб,
без пары птиц…
Что оправдает и осудит
затишья тишь?

Я выстою в память Синая,
пещеры Пророка в скале —
святилища, Церкви. Сиянья,
поднявшего солнце с колен —

к Востоку, восторгу бессонных
глазниц горьких странников гор,
постигнувших коротко соли,
и чающих Кровью кагор.

Отшельник! Отсчитаны годы.
Моя не ступает нога
в твой след. Но синайские горы —
по сих – постовые оград.

Когда в беспризорной России
бесчинствуют ветер и мга,
и видится солнце курсивом,
и выменян голос на гам,
закрыв слуховых лабиринтов
сердечных таинственный путь —
тогда на «воздушных» перинах
другие покоятся пусть.

Кому-то – земля без границы,
победного марша простор.
Кому – вопреки – сохраниться.
И русского Бога призор.

Уже сказав «прости»,
я говорю «спасибо».
За врачевавший стих,
как письмецо с посыльным,
всего в один момент
решившее – чёт-нечет,
и отобрав монет,
что произвола нечисть.

Чужое слово – кость,
на удаленье – в черед,
в гортани лишний ком,
пересеченье через
препоны дольних сфер…
На том ему – преграда.
Христов сияет свет,
собрав в Акафист радость.

За капельку виски в стакане
под свежий антоновский сок!
Где ваша прямая такая
дорога, моя – в искосок, —

мы действуем. Храм, где под нимбом
без отдыха молят о нас
Святые, простит и поднимет
в небесного поля тона —

лазурные, лунные, радуг…
За собранный яблочный мёд,
с кислинкой! За многая раны,
что поровну каждый возьмёт.

Такая благодать! Учусь любить. В ненастье
сбывается верней. Бульваром и двором,
каштан зажав в руке (чуть колется)… Не настежь
ни двери, ни окно – под арку поворот…