Наталья Загвоздина - Дневник

Знакомое кольцо Бульварное затянет,
подтянет до своих испытанных жильцов,
прошедших и… (дожди), как тайное за тайным,
дорогу проложив. Высокое крыльцо

преодолев. Осилив.
Плоды и осень. Боль и радость пополам.
Держу в своей руке каштановые сливы,
блестящие ещё, и мечу – попадать…

Когда б ты верил, как неповторим не только
сам, самый… Но любить, но зябнуть, но прожить…
Но быть. Собой самим. «И ни единой долькой
не отвернуться от…» Покуда – не прошли.

Нам тесно. В нас – тесно. Что ж суть?
Я вью алфавитом верёвку,
с которою выйду на суд,
чтоб встать перед Богом воровкой,
расхитившей жертвенный дар,
за так обретённый в купели…

Вот я – фарисей и мытарь,
и каждого – хлад и кипенье.

Дай, Господи, милость – собрать,
сберечь и умножить по вере,
в огне лоскутами добра
раскрой охраняющий веер.

Перейдя с предыдущей страницы,
забывать навещать, сторониться
я не буду ни нынче, ни впредь.
И с собой повстречаться – не вред.

Лишь бы было, была. Меркнут дали.
Призови хоть с десяток Италии,
ты останешься в круге родном.
И, как водится, вольным рабом.

Нам ли знать, кем мы стали, кем станем?
Чем устойчивы – духом, крестцами? —
основанья не попусту крест.
Нет Италии что-то окрест…

Нам в награду (в нагрузку) – с овчинку
небеса ли худые? Сочится
серый дождичек. Солнце и Рим —
на язык – карамель и ирис,

но во сне. Нам такого не надо.
Нам бы дождика только не на год,
остальное потерпим с тобой…
И по-русски споём – из того.

Италия при чём? Тем больше Рим, где Гоголь
живые мощи грел и плакал о Руси
не мёртвою душой, подмешивая горечь
в фонтан Треви, и лестниц ступени оросил

испанские… А там рукой подать в каморку…
Здесь нынче пью за Вас, раб Божий Николай!
Всего один бокал, сухого, стоя… В горку —
сюда, отсюда – вниз, и может, никогда

не встречу, не вернусь в такую ночь на via
(об имени – забудь, не спрашивай – провал)…
С товарищами – сход, и ничего – на вынос,
вступив, без проволок, в наследные права…

Зачем корю дождём? – одни и те же слёзы.
Россия, Рим – равно, коль небо и печаль,
подлунная… Поэт, «припухлые желёзки»…
Впрессованная в мир сиротская печать.

Должно б – вчера, но есть спасительное завтра.
Сегодня – только мост, опора и трамплин.
На выбор, кто куда, а то – отвесно, залпом!
Зачёркиваю! Жизнь, желанная – тройным

зовёт звонком туда, где продолженье, место
назначенное, долг и радость, и тепло,

и холодно опять, и горячо не меньше.
И всякий избран в путь, и на пути – не мечен.

Свободен. У Отца – так каждая овца.

Хорош бы тёплый, но – пронзительный до колик.
Всем разом надоел, и грезим о других…
Ах, ты опять, подлец (зачёркнуто)… Доколе?
Идёт стеной к стене, сгущаясь – отрубить

от мира… Миражом художников, писавших
задумавшихся дев над сонным озерцом,
выхватываю сквер, подмоченных пейзанок
в льняном (не до смешка), зовущимся – сырцом.

Хорош любой, когда – любить, и ни на йоту
не пятиться, не плыть теченью поперёк.
Что ссадина одна? – всего добавить йода,
досаду погасив сжиганьем папирос…

Ан – бросить?! Ночь в дожде. Нежней на перекатах!
Мир хрупок от и до, как тёплый человек,
выносливый до дна (а есть ли берега-то?)…

Так бродит по земле собрание овец.

Не будем проклинать изгнанье!
На Сан-Микеле, в де-Буа…
Родимым алфавитом, гаммой,
терпеньем, преданностью – камень
поставим. Долго добывать
готовясь из одной породы
(от ясель до погоста хор) —
работы непрерывной ход,
какую Бог судил народу.

«Нет-нет, ещё тепло себя не истощило…» —
написано вчера. Сегодня небосвод —
пал? Падает… Впотьмах осеннее точило
работает… И ты – не суйся, не поспорь

с Подателем… Но тут – не знаю, где заглавной,
где малой прописной достаточно… В запой
прочитываю дождь, хватающий за гланды,
и прячу жизнь – в забот,

нестоящих, обман… Зато в ногах – златое,
златое – в головах, хоть кадр переверни…
Подкармливает лист палитрою с ладони
непрошеным дождём помеченный верлибр.

Мы не из этих лет. Но – осени! Но – света!
Не глядя, по нутру, проходов «напрямки»…
Рябины, под тропарь Апостолу, что с веток —
в хрусталик и в стихи Маринины (рядки

уложенных цветов у поприща. У бронзы).
Мы нынче на ходу… до завтра… до поры.
Москва вмещает нас. Поэзию и прозу,
и драму, где по жизнь скрестились топоры

и благовест. Прости! На Иоанна, в праздник,
рожденье первый дар, а жизнь и впрямь строга.
Бежишь как на духу, легко по граду… Разность
не вычислит едва вместившая строка.

Материя, объяв, не знает лет в помине
ни хрупкости ключиц, ни стойкости души —
укроет, сбережёт от холода, помирит
с осенним, продувным… Не даст – запорошить.

Обёрнута теплом по край стопы, касаясь
материи земной тревожаще едва, —
сильфидой, ветерком издалека казалась
раскрытым небесам… А близко щебетал

народ, влюблённый в Град, в твой свет и Ваши лета,
младенческие, и – собравшие в одно:
что – в дар и что – трудом (бежала, вожделела) —
в невидимый покров скроенное рядно.

Берёт за горло, бьёт
по слабому, пугает
протяжностью… Сулит
безвестное… Объём —
растёт… И нет улик
у дома… Попугаем
не станет воробей.

Мы все из отчих рощ.
На древе – пой, робей,
но – выстой! – до порош
и – далее – по рост,
по крестовидный знак,
напутственный, руки.

Когда в ответных снах
мы чаем – о других
просторах .
Высоко – в которых.

С художником в вояж в Италию под пиний
классических корон блаженство – супротив
дням Севера. На час. И – далее… Попили
непуганой воды, и будет… Чтоб пройти