Наталья Загвоздина - Дневник

Лишь отвернулась – боязно взглянуть.
А день хорош. Как корка на реснице
у древа – иней… Надобно решиться…
Решись… И – отходи ко сну.

И спи… В ту ночь, когда вскипают воды
источников, прозрачное крыло
голубки, полетевшей через волны,
не призрачно… И нет такой кривой,

не ставшею округлой, полным кругом,
расправленным, в последний жизни срок,
в прямую… И всю ночь вскипает круто
Вода, что проникает в ветхий сон

Земли… Проснись в Богоявленье —
река, колодец, капля, чаша слёз —
Крещенская купель – прошли насквозь
и плоть перевязали новой лентой.

Покажется – сказала обо всём
испытанном – восторгом ли, ушибом…
Редеют запылившимся овсом
метёлки из потёртого кувшина.

Букету – век, из прошлого, из зги
парной передрассветного тумана,
легонько холодящего виски
тинктурой среднерусского дурмана…

Да что за вздор, бессмыслица – латынь? —
когда под утро, двигаясь к Обедне,
послушна пономарскому обету,
я пропеваю песни на лады…

И тает хлад, туман течёт вовне,
освобождая зеркало речное,
плетёт паук на сетчатой волне
неутомимый кружево ручное…

Ступлю на мост, а там подать рукой и —
столетья три – бугор, обитель, крест…
…Букета приснопамятный секрет
чрез жизнь, давно взрастившую – другое.

Ах, выплакать заглавие, строку —
одну – как собирать букет из ветки
единой – как затрагивать струну
едва… Как ухватить звезду… Извечно.

А дальше что? Мерещится сюжет,
но ничего не сбудется повторно…
Так шелестит, застряв иголкой, жест
на листике пластинчато потертом…

О музыка живая! – укрепи.
Собранье душ, значков, ключа и тона —
пролейся глубоко – алкать и пить,
страдать и жить, и проливаться – тоже.

Всего-то – мочь любить.
Как в радужные перья
сквозь окоём слюды
оконной молча вперюсь
в фантазии зимы
стекающей, звучащей…
Не жаждущей – взаймы
несбыточного счастья.

Дождусь ли? – знает Бог. Что воля нам теперь?
Сия полна казна, теснея от неправды.
Стоим, не зная срок, как воины Непрядвы, —
туман, рассвет, а там – побоище. Потерь

не считано. А всё ж, в земле оставшись русской,
где воин, инок, князь – пред Господом – в ряду,
впадали рукавом в одно святое русло…
На волю – поворот, чтоб слышали – «Гряду!»

Которая? Которая страна?
Которая повернута страница?
Вот лист – одна свободна сторона,
другая наполняется сторицей.

Сторицей тем и букв – саднит мозоль
на пальце указательном – не верьте!
Для остроты прибавила мазок,
как уксус прибавляется на вертел…

Вот день и ночь – попробуй раздели,
и вечер проложи, как папироски
прозрачную бумагу, меж… Или
возьмись определить, кто выше ростом,

ты или тень, послушная вполне
тебе, и всё же следующей солнцу
готовая остаться… Как по ней
узнать тебя, носитель невесомый?

Вот жизнь – одною мерной чередой
проходят дни, её багаж сдвигая
всё глубже, глубже… Чтобы – через дно
своей души ответствовать веками…

Пиющий воду вжаждется опять,
ему не хватит дождика и снега,
ему не много солнца, звезд и неба,
он жаждой, как узилищем, объят.

Он жаждой свит, как свиток древних книг,
однажды утесненный в круг корзины,
что видела когда-то на картине —
восточный монастырь. И руку к ним

не протянуть… Не вынуть, не раскрыть
и не прочесть премудрость манускрипта…
Ворота – что размах железных крыл,
столетья закрываются со скрипом…

Однако – жажда там… Теперь январь,
стучит в окно то дождь, то снег, то ветер,
не разглашая тайного ответа,
как напоить? И можно ли? Едва ль…

Колодца помню круг, где дева-самарянка
беседует в тиши и воду подаёт
Подателю Воды, выслушивая прямо,
как жажду утолить… Но будто потаён
для будущих сердец простой ответ Пришельца.

На воды едет люд… Там капает, здесь льёт…
И вновь любой глоток становится прелыценьем,
и душу холодит забывчивости лёд.

Из-под снега – люблю! И поглубже
заберусь… Соберу веерком
прошлогодние крылья, чтоб – ну же! —
с молодым полететь ветерком

в тот раёк, что неведом дотоле,
пока вихрь не приметит глазком
редких крылышек веер… Да только
сбив рисунок попутным броском…

Только пальцем коснулся узора,
только глазом присвоил красу…
Как уже созывает грозу,
что росу… Ни зонта, ни укора…

Я поставила быстро все точки
и тетрадь запечатала в шкаф.
Свищет вихрь, словно памяти шквал.
Из-под снега – люблю! – да и только.

Чей силуэт в погубленном именье
покажется едва?
Какая безутешная езда —
Суханове – История… И меньше

галчонка, зимовавшего в пустом
дворце, ты, юный паж – перо и шпага,
очки… О юноша, ни шага…
И хищник прековарный за кустом,
и виршей невостребованных – с том…
Ты знаешь – говорить и жить – не шалость.

Прости ж – иди! Иди, стучи и стой,
тебя услышат и тебе откроют
все, кто… здесь пропущу. Все те, но кроме…
Будь столько сильным, трогательным сколь,

сколь беззащитным… Не примерить латы.
Да что они? – железо, сцена, звон…
Твои – покрепче: жилы, сердце – свой
Крест. Но нет, не так серьёзно – ладно?

Из ничего! – Божественный Глагол
всему Творец. Поэту – назиданье.
Мы – есть, покуда следуем. Доколь
ведёт, не отпуская, нас и дальше.

Ведёт и не пускает – знать предел
тебе даёт – «не спи, не спи, художник»…
И в праздный час в безделье, и средь дел
ты остаёшься, как и был, задолжник.

Коль ноша тяжела – возьми свою,
не устыдясь её простого платья…
Кому – сомненья, а кому – союз,
в каком уже не думают о плате.

Печаль ли, скорбь, невзгоды борона —
что на веку не вспахано, не снято!
Тебе ж – туда, где тонкого руна
снимают дань и призывают в святость.