Геннадий Алексеев - Стихотворения

Ветхие стены вы плечами не подпираете?
— Нет.
А падающие башни?
— Упаси бог!

Графу Милорадовичу вы письма не пишите?
— Нет.
А Лидии Чарской?
— Тем более!

Так что же вы мне голову-то морочите!

Она танцевала на площади
рядом с таверной.
Она танцевала с белым веером
и в красной юбке.
Она танцевала босиком
на каменных плитах.
Нет,
никогда я не видел,
чтобы цыганка так танцевала,
честное слово!
Она целовала меня
всю ночь напролет.
Она целовала меня неумело и робко,
как девчонка.
Она целовала меня жадно и яростно,
как женщина.
Нет,
ни одна женщина
меня так не целовала,
честное слово!
Но когда я спросил ее,
она ухмыльнулась и пожала плечами.
Но когда я спросил ее,
она отвернулась и ничего не ответила.
Но когда я спросил ее в последний раз,
она рассмеялась мне в лицо.
Нет,
не зло,
весело так рассмеялась,
честное слово!
Там на площади,
рядом с таверной под яркой вывеской,
там, на площади,
среди апельсиновых корок на каменных плитах,
там, на площади
лежит белый веер.
Нет,
не белый —
красный.
Но раньше он был белый —
честное слово!

Я боюсь ходить по Невскому.
Каждый раз
Казанский собор кричит мне:
— Привет, дружище!
Как давно мы не видались! —
и так обнимает меня
каменными ручищами,
что у меня трещат кости.

Однажды я не вытерпел
и сказал ему:
— Дорогой мой,
твои объятия несколько тяжеловаты.
Обнимал бы лучше
Александровскую колонну.

Он обиделся.

Но чем плоха Александровская колонна?
Не понимаю.

Не прогуляться ли нам,
Гретхен,
в лунном свете,
в стране подлунной,
по дороге лунной,
в лесу,
полузатопленном луною?

Не искупаться ли нам,
Гретхен,
в лунном свете,
в прохладном свете,
в горьковатом свете?
Не поплескаться ли
в прозрачном этом свете,
сиренью пахнущем
и корочкой лимонной?

Не пробежаться ли нам,
Гретхен,
по лучу,
по голубому тонкому лучу,
по тонкой и прямой блестящей спице,
лежащей на коленях у лунной ночи?

Не покружиться ли нам,
Гретхен,
в лунном танце,
в хрустальном танце,
в полуночном танце?

Не почитать ли нам,
о, Гретхен,
в лунном свете,
в печальном свете
сказки братьев Гримм
про королей,
принцесс
и колдунов,
про Эльзу мудрую,
про Гензеля и Гретель?

Ах, как прекрасны,
Гретхен,
в лунном свете
серебряные сказки
братьев Гримм!

Можно сражаться новейшим оружием,
но старинное понадежнее.

Наденешь наручни
с тонкой несечкой,
наденешь кирасу
с изображением Марса,
наденешь позолоченный шлем
с пышным султаном,
вооружишься до зубов —
и кинешься в бой за правду.

Одного
насвозь проткнешь алебардой,
другого
зарубишь одноручным мечом
третьего
в упор застрелишь из аркебузы,
а четвертый
и сам наткнется на твой кинжал
для левой руки.

Но пятому удастся задеть тебя
очередью из автомата.

Обливаясь кровью,
теряя последние силы,
ты будешь биться до конца.

Окруженный разъяренными врагами,
заколешься острам граненым стилетом.

Но ты убедишься —
прекрасно погибнуть за правду.

В музее
я обнаружил маленький детский трупик
под стеклянным колпаком.
Внизу была надпись:
"Мумия ребенка
в льнянах пеленах
со следами позолоты".

"Бедный ребенок — подумал я. —
Бедный древний ребенок
в льняных пеленах
со следами позолоты!"
И опечалился.

Выходя из музея
я встретил туристов.
— Не ходите туда, — сказал я, —
там лежат останки ребенка
в простых льняных пеленах
со следами скромной позолоты", —
это очень грустно. —
Туристы послушались
и повернули обратно.

В автобусе
кто-то не очень вежливо
пихнул меня в бок.
— Вот вы пихаетесь, — сказал я, —
а там, в музее,
под стеклянным колпаком
покоится совсем сухой ребенок
в узких льняных пеленах
со следами скудной позолоты!" —
И тот, кто пихнул меня,
устыдился.

Придя домой,
я прочел в газете,
что в Пакистане идет борьба
не на жизнь, а на смерть.
— Если б они знали! — вздохнул я. —
Он же совсем беззащитный
и к тому же давным-давно мертвый,
этот египетский ребенок
в серых льняных пеленах
со следами тусклой позолоты!"

Друзья мне сказали:
— Тебе надо отдохнуть.
Поезжай к теплому морю
и валяйся на теплом песке.
— Вы что, смеетесь? — ответил я. —
Он же остается совсем один
под своим стеклянным колпаком,
этот маленький беспомощный ребенок
в плотных льнянах пеленах
со чуть заметными следами позолоты".

— Он рехнулся! — решили все
и оставили меня в покое.
Но о покое я теперь и не думаю.
Угораздило же меня
влипнуть в историю
с этим злополучным древнеегипетским ребенком
в этих дурацких льняных пеленах
со следами
никому не нужной позолоты!

Что же ты,
ветер,
листву не колышешь?
Что-то,
брат ветер,
ты обленился.
Что же ты,
прачка,
белье не полощешь?
Что —
тебе, прачка,
руки свело?
Что же ты,
леший,
из лесу вылез?
Что тебе,
леший,
в лесу не сидится?
Что же ты,
Каин,
такой невеселый?
Что —
тебе, Каин,
Авеля жалко?

А я и не знал,
что у Карла Лысого
был наследник — Людовик Заика!
Занятно!

Мне и в голову не приходило,
что после Карла Лысого
королем стал Людовик Заика!
Вот смех!

Признаться, что даже не верится,
что после Карла Лысого
Францией правил Людовик Заика!
Ей богу, не верится!

Но что с того,
что Карла Лысого
сменил на престоле Людовик Заика?
Мне то какое дело?
Да плевать я хотел
и на этого Карла,
и на этого Людовика,
и на французский престол!
Пропади они пропадом,
все французские монархи,
все Карлы и все Людовики!
Ну их к лешему!

И все же забавно,
что преемником Карла Лысого
оказался Людовик Заика.

Сильно небось заикался,
бедняга.

Венецианец Карло Кривелли
упоминается с середины пятнадцатого столетия,
но ранее
о нем не было ни слуху ни духу.
Где же ты раньше был,
уважаемый Карло?
Где ты скрывался?