Геннадий Алексеев - Стихотворения

Откуда ты?
Оттуда, из запредельности.
Черт знает, что там творится!
Вот видишь!
Посидел бы лучше в кресле
у горящего камина!

Куда же ты опять?
Туда, в неведомое.
Быть может,
тем меня ждут.
Ну и катись в свое неведомое,
ну и катись!

Откуда ты опять?
Оттуда, из неведомого.
Меня там никто не ждал.
Вот то-то!
Посидел бы лучше на бревнышке
в лесу у костра!

Но где же ты теперь?
Здесь, в непостижимом.
Давно собирался
сюда заглянуть.

Все не так-то просто.
Все поразительно сложно,
обескураживающе сложно,
удручающе сложно,
утомительно сложно.
Все переплелось
перехлестнулось
запуталось,
перемешалось.

Куда же подевалась простота?

Да вот же она,
простота-душенька,
простота-лапушка!
Да вот же она,
красавица наша писаная,
красавица синеглазая!

Вот она, скромница,
стоит, опустив ресницы,
и тихонечко дышит.

Пустынная улица.
За мною кто-то идет —
слышен стук шагов.
Сворачиваю в переулок
и прибавляю шагу.

Пустынный переулок.
За мною по-прежнему кто-то идет
шаги стали громче.
Сворачиваю во двор
и пускаюсь бегом.

Пустынный двор.
За мною кто-то бужит,
оглушительно топая ногами.
Посреди двора
я останавливаюсь.

Подбежав ко мне,
запыхавшийся человек
крепко пожимает мне руку.

— Извините, — говорит человек, —
но мне так хотелось
пожать кому-нибудь руку!

как тяжелые авиабомбы,
падают века в прошлое,
пробивая этажи истории
и взрываясь где-то делеко внизу.

Как пустые ящики из-под картишки,
падают годы
на сырое бетонное дно века
и там лежат,
пока не понадобятся.

Как дождевые капли,
капают дни на ладошку ребенка.
И он смеется —
щекотно ему.

Ваш гордый силуэт
эффектен.
Он темнеет
на фоне кранов
и багрового заката.

Чем восхищались вы,
скитаясь по морям,
пересекая океанские пространства?
Что потрясяло вас
на дальних островах,
у побережий незнакомых континентов?
Не страшно ли
на Огненной Земле —
там все горит небось
и все черно от копоти?
Каков он, свет,
вокруг которого вы плыли, —
приглянулся ли он вам,
иль были вы слегка разочарованы?

Ваш силуэт
уже неразличим —
закат угас.

Но ведь не так уж дурно
стать бронзовым,
не так уж утомительно
стоять здесь,
на граните
у Невы,
сложивши руки на груди,
признайтесь!

Афанасий Фет
читал свои стихи Марии Лазич.
Она ему нравилась.
Мария Лазич
по уши влюбилась в Афанасия Фета.
Стихи были дивные.
Афанасий Фет
расстался с Марией Лазич.
Она была бесприданица.
Мария Лазич
отомстила Афанасию Фету.
Взяла и померла.

Несчастный Фет
до гробовой доски
горевал о Марии Лазич.
Лучше ее
на этом свете
никого не оказалось.

Можно посмеяться
над доверчивой Лазич
и оправдать
вероломство Фета.
Можно посочувствовать
бедняжке Лазич
и возмутиться
поведением Фета
Можно пожалеть
и Фета, и Лазич.

Но трудно остаться равнодушным
к этой грустной истории,
которая произошла в прошлом веке
с полковым адьютантом Афанасием Фетом
и генеральской дочкой Марией Лазич.

Глядя на полотно "малых голландцев",
вспоминаю:

на этом стуле с высокой спинкой
я когда-то сидел
(удобный стул),
из этого бокала дымчатого хрусталя
пил темное пиво
(его вкус трудно позабыть),
этой салфеткой льняного полотна
вытер подбородок
(так и осталась она, смятая,
на столе),
в это окошко с цветными стеклами
я глядел на улицу
(по ней бродили бездомные собаки).

Как все хорошо сохранилось!

Но где же я сам?
Куда я делся?

Годами ищу себя
на полотнах "малых голландцев".

Как она пляшет!
О, как она пляшет,
чертовка!

Что же потребует она
в награду за свой танец?

Голову Иоанна!
Голову Иоанна!
Конечно, голову пророка Иоанна,
чего тут сомневаться.

И вот Саломее
подносят голову Иоанна
на серебряном блюде.

— Зачем вы суете мне эту мерзость? —
говорит Саломея. —
Я танцевала для собственного удовольствия,
я люблю танцевать.

— Ах вот как! —
кричит Ирод. —
Голова пророка ей не нужна!
Голова пророка ей омерзительна!
Так убейте же её!

И Саломею убивают.

А как она плясала!
О, как она плясаля!

Отплясалась, голубушка.

Сядет рядышком
сущий болван
и бубнит мне в ухо
околесицу.

Сядет рядышком
истый мудрец
и молчит,
только носом посапывает.

Сел бы рядышком
Соловей-разбойник,
посвистел бы
часик-другой.

Сел бы рядышком
Христофор Колумб,
рассказал бы мне
про Америку.

— Ахилл, голубчик,
пощади Пентесилею!
Ахилл, дружище,
зачем тебе мертвая Пентесилея?
Ахилл, подонок,
не тронь Пентесилею,
она ведь женщина!

Но дело сделано,
и Ахилл вытирает травой
свой окровавленный меч.

Остается оно —
убить Ахилла.

— Погляди же, Ахилл, на эту парочку,
которая целуется в парадном, —
ты умрешь,
а они будут целоваться здесь
до утра.

Поглядел?
Подставляй пятку.

Просил же я тебя по-дружески:
пощади Пентесилею!
Спрашивал же я тебя по-человечески:
на кой черт тебе мертвая Пентесилея?
Сказал же я тебе русским языком:
не тронь Пентесилею,
она еще девчонка!

Подведем итоги:
Ахилл убил Пентесилею,
я убил Ахилла.
Сейчас и меня убивать будут.

Говорил же я себе, дураку:
не лезь ты в Троянскую войну

На фанерном жеребце вы никогда не скакали?
— Нет.
А на жестяной кобыле?
— Тоже нет.

С незнакомыми тополями вы не здороваетесь?
— Нет.
А со знакомыми липами?
— К сожалению, нет.

Вчерашний дождь вы в переулке не встретили?
— Нет.
А прошлогодний туман?
— Разумеется, нет.