Альфред Теннисон - Волшебница Шалотт и другие стихотворения

Then, with a melody
Stronger and statelier,
Led me at length
To the city and palace
Of Arthur the king;
Touch’d at the golden
Cross of the churches,
Flash’d on the Tournament,
Flicker’d and bicker’d
From helmet to helmet,
And last on the forehead
Of Arthur the blameless
Rested The Gleam.

Clouds and darkness
Closed upon Camelot;
Arthur had vanish’d
I knew not whither,
The king who loved me,
And cannot die;
For out of the darkness
Silent and slowly
The Gleam, that had waned to a wintry glimmer
On icy fallow
And faded forest,
Drew to the valley
Named of the shadow,
And slowly brightening
Out of the glimmer,
And slowly moving again to a melody
Yearningly tender,
Fell on the shadow,
No longer a shadow,
But clothed with The Gleam.

And broader and brighter
The Gleam flying onward,
Wed to the melody,
Sang thro’ the world;
And slower and fainter,
Old and weary,
But eager to follow,
I saw, whenever
In passing it glanced upon
Hamlet or city,
That under the Crosses
The dead man’s garden,
The mortal hillock,
Would break into blossom;
And so to the land’s
Last limit I came —
And can no longer,
But die rejoicing,
For thro’ the Magic
Of Him the Mighty,
Who taught me in childhood,
There on the border
Of boundless Ocean,
And all but in Heaven
Hovers The Gleam.

Not of the sunlight,
Not of the moonlight,
Not of the starlight!
О young Mariner,
Down to the haven,
Call your companions,
Launch your vessel,
And crowd your canvas,
And, ere it vanishes
Over the margin,
Alter it, follow it,
Follow The Gleam.

О юный Пловец,
Чье судно укрыто
Внизу под скалою!
Перед тобой —
Волшебник седой
С пронзительным взором;
Я — Мерлин,
И я умираю,
Я — Мерлин,
Идущий вослед за Лучом.

Могуч был Колдун,
Меня пробудивший
От сна на рассвете,
Меня обучивший
Своему колдовству!
Могуч был Учитель
И чары чудесны,
Когда над долиной
Зеленой, цветущей
Из-за горы
На дома и на лица
Спустился,
Танцуя под музыку,
Таинственный Луч.

Однажды, под карканье
Ворона злого,
Летевшего косо,
Невежды тупые,
Что к музыке глухи,
К чудесному слепы,
Бранили меня и корили;
И демоном был я ужален:
Весь мир потемнел,
Сиянье погасло,
И музыка стихла;
Но тихо шепнул мне
Учитель: «Иди за Лучом!»

Под музыку чудную,
То лугом, то чащею,
Вдруг освещая
То эльфа лесного,
То горного гнома,
То дикого тролля,
Там — фей хороводы
В укромных лощинах,
Там — игры драконов
У горных ручьев
Или шумно летящих
С высот водопадов,
По тропам и топям
Все дальше и дальше
Манил меня Луч.

Над цепью холмов —
И над плоской равниной,
Над тускло блестящей рекой
С ивняком серебристым,
Над полем и пастбищем,
Над сенокосом и жатвой,
Над девичьим пеньем
И визгом ребячьим, —
По спинам, по лицам,
От низких трудов огрубевшим, —
Скользил этот Луч.

И вдруг, под иную мелодию,
Торжественней и величавей,
Привел меня Луч
В град и замок Артура;
Коснулся крестов золотых
Над церквами,
Сверкнул на забралах,
На рыцарских копьях,
Готовых к ристанью,
И, наконец, на челе
Королевском Артура
Застыл этот Луч.

Но тучи и тьма Камелот поглотили,
И добрый Артур исчез,
Государь мой любимый,
Губительной смерти не властный.
Тогда-то из мрака
Луч, тускло мерцавший
На мерзлой стерне,
Вдруг, тайком разгоревшись,
Скользнул в ту долину,
Где тени печально блуждают —
И, двигаясь плавно
Под музыку нежно влекущую,
Остановился и замер
На тени —
Что тенью уже не была,
Ибо с мраком рассталась,
Облёкшись Лучом.

Сверкая и ширясь,
Летел он по миру,
С ликующей песней
Таинственно-страстной,
И я всё труднее
За ним поспевал,
Побеждая бессилье;
Я видел повсюду,
Где Луч проходил:
Всё, чего он касался, —
Погост за оградой,
Курган на холме, —
Покрывалось цветами.
И так я, усталый,
Дошел до предела
Известного мира,
Здесь путь свой окончу
И здесь я умру без печали,
Недаром Колдун
Тайнознанью
Учил меня в детстве,
Ведь даже и здесь, у порога
Бескрайнего моря,
И всюду под небом — я вижу! —
Скользит этот Луч.

Не солнечный луч —
И не лунный,
Не звездный!
О юный Пловец,
Поспеши в свою бухту,
Зови своих братьев,
Ставь парус — и сразу,
Пока не пропало
Сияние над горизонтом,
Плыви неустанно,
Стремись безоглядно —
Иди за Лучом!

Row us out from Desenzano, to your Sirmione row!
So they row’d, and there we landed — ‘O venusta Sirmio!’
There to me thro’ all the groves of olive in the summer glow,
There beneath the Roman ruin where the purple flowers grow,
Came that ‘Ave atque Vale’ of the Poet’s hopeless woe,
Tenderest of Roman poets nineteen-hundred years ago,
‘Frater Ave atque Vale’ — as we wander’d to and fro
Gazing at the Lydian laughter of the Garda Lake below.
Sweet Catullus’s all-but-island, olive-silvery Sirmio!

Выплыли из Дезенцано и до Сермия доплыли,
Веслами не потревожив дремлющих озерных лилий.
Над смеющейся волною здесь, о Sermio venusto!
Слышится мне голос ветра среди трав, растущих густо.
Здесь нежнейший из поэтов повторял в своей печали:
До свиданья, братец милый, frater ave atque vale!
Здесь, среди развалин римских пурпуровые соцветья
Так же пьяны, так же сладки через два тысячелетья.
И шумит на бреге Гарды над сверканием залива
Сладкозвучного Катулла серебристая олива!

Sunset and evening star,
And one clear call for me!
And may there be no moaning of the bar,
When I put out to sea.

But such a tide as moving seems asleep,
Too full for sound and foam,
When that which drew from out the boundless deep
Turns again home.

Twilight and evening bell,
And after that the dark!
And may there be no sadness of farewell,
When I embark;

For tho’ from out our bourne of Time and Place
The flood may bear me far,
I hope to see my Pilot face to face
When I have crost the bar.

Закат вдали и первая звезда,
И ясный дальний зов!
И пусть теперь у скал замрет вода;
К отплытью я готов.

Пусть медленно, как сон, растет прилив,
От полноты немой,
Чтобы безбрежность, берег затопив,
Отхлынула домой.

Пусть колокол вечерний мерно бьет,
И мирно дышит бриз,
Когда пройду последний поворот,
Миную темный мыс.

Развеется за мной, как морок дня,
Береговой туман,
Когда мой Лоцман выведет меня
В открытый океан.

Below the thunders of the upper deep;
Far far beneath in the abysmal sea,
His ancient, dreamless, uninvaded sleep
The Kraken sleepeth: faintest sunlights flee
About his shadowy sides: above him swell
Huge sponges of millennial growth and height;
And far away into the sickly light,
From many a wondrous grot and secret cell
Unnumber’d and enormous polypi
Winnow with giant fins the slumbering green.
There hath he lain for ages and will lie
Battening upon huge seaworms in his sleep,
Until the latter fire shall heat the deep;
Then once by man and angels to be seen
In roaring he shall rise and on the surface die.

Под толщей вод, в глубинах потаенных,
Вдали от волн, ветров и сотрясений,
Среди безмолвных сумерек зеленых
Спит Кракен. Чащи губчатых растений
И мхов его хранят; опутан сетью
Зыбучих трав, подводный остров дремлет
И кольца гибких щупалец колеблет
Сквозь муть и мглу; прошли тысячелетья
И вновь пройдут, дремоты не наруша,
Давая корм ракушкам и полипам, —
Пока не содрогнутся хлябь и суша
И не прожжет пучин огонь небесный;
Тогда впервые он всплывет из бездны
Пред очи ангелов — и с длинным всхлипом
Умрет его чудовищная туша.