Эдуард Лимонов - Атилло длиннозубое

Пласты седых воспоминаний

Всплывают медленно со дна

Как моя мать была юна

В эпоху путчей и восстаний!

Ей год был, когда взяли Рим

Arditi в черном облаченьи,

И три, когда ушел сквозь дым

В кромешный Ад товарищ Ленин…

В ее двенадцать Гитлер взмыл

Кровавым стягом над Рейхстагом,

А в ее двадцать – к нам вступил

Гусиным шагом…

Дивизии и сгустки рот…

Вот в танковом кордебалете

К нам вся Германия идет,

А матери, – лишь двадцать эти…

Она бежала на завод

И бомбы скромно измеряла

Пусть к нам Германия идет!

Чтоб ты пришла и здесь пропала!

Отвинтим головы врагам,

Прокатимся по ним на танках,

Как мы катались по горам,

Когда детьми были, на санках…

В двадцать два года я был сдан

На руки миру и природе.

Отец – солдат, войны капкан,

Потом – победа…Легче, вроде.

И ей двадцать четыре было,

Когда оружье победило…

Сентябрь холодный и прямой,

Зачем-то на ноябрь похожий,

И с диктатурою самой,

С режимом полицейским, все же

Сентябрь строительством гудит,

Через дожди здесь льют бетоны

Из телевизора галдит

Нам кто? Двулицые Нероны.

Один – советский офицер,

Которому моча бьет в темя,

Другой же – питерский позер,

Такое нам двоится время…

Ну что я там забыл, в Европе этой?

Их скушные, безводные музеи,

Их пыльные военные трофеи,

Их жирные Амуры и Психеи,

Пейзажи с Ледой, лебедем продетой?

Проткнутой. А немецкие полотна?!

Бобов с свиньей покушавшие плотно,

Их мастера писали жирных дам!

За всю Европу я гвоздя не дам,

Не дам истертых тугриков с Востока,

Где Туркестана грезит поволока…

Жил в Вене. Переполненный музей!

Сквэр – километры ляжек, сисек, задниц,

Австрийских нашпигованных проказниц.

Немецкую тушенку дам – глазей!

Оправленную в Греции сюжеты

Богов с Богинями похабные дуэты,

Особенно Юпитер-сексопил,

Что не одну матрону загубил.

Потом я в Риме стены изучал,

Твой потолок, Сикстинская капелла!

Я восхищался, а потом скучал,

Все более скучал, зевая смело:

«Европа лишь кротовая нора».

Прав Бонапарт, ура ему, ура!

Ф.

И сильные движенья таза,

И два горящих карих глаза,

Живот, колени и чулки…

Меня до гробовой доски

Твоего тела злой клубок

Тревожить будет, о, зверек!

Улыбаясь как гестапо,

На Люциферов похожи,

Опера как два Приапа

Корчат из себя прохожих,

Во дворе уныло бродят,

Дверь в подъезд обозревают,

Себе места не находят,

Курят, сплюнут, – и зевают…

Жду к себе сегодня даму,

Каблуки, перчатки, шляпа.

Ева прибежит к Адаму:

«Здравствуй, мой любовник-папа!»

И пока люблю я тело

На кровати, в кресле, стоя,

Станут слушать оголтело

Эти Родины герои

Наши крики, наши стоны,

Наши хриплые проклятья,

Рапортуя в телефоны

Про любовные занятья…

Я заметил, что полная луна осенью похожа на бледную попу китайской красавицы

Луна висит в пространстве белом,

Как попа девушки больной.

Меланхоличной и несмелой,

Туберкулезной, молодой.

Луна потеет хладной попой,

Как девушка, забывшись сном,

Луна висит над всей Европой,

Но в тучи скроется потом…

А над Китаем, над Бейджином,

Она уже немолода,

Висит, как блюдо с кокаином…

Пасет она во сне стада,

Степных волков косяк летучий…

И с разрешения дворца

Она подбрита, и колючий

Овал ждет красного самца….

В воде болот, под низкой атмосферой

И крокодил, и человек больны

Бактерии с чумою и холерой

Уронены как масло на штаны

Как бутерброд, что из горсти креола

Упал и разлагается, и вот,

Вернувшись из далеких странствий квелый

От паразита Дарвин и умрет…

Через полсотни лет его настигла

Личинка паразита с палуб «Бигла»,

С тех пор многометровый паразит

Внутри кишок у Дарвина шуршит…

И умер Дарвин деловито,

О насекомоядных говоря,

Колонии кишечных паразитов

Ведь населяют южные моря…

Природа отомстила джентльмену

За грех его «Origins of the man»,

Червя ему послав в кишок геенну,

И от червя скончался джентльмен…

Я бы почитал бы книгу об осьминогах.

Их удивительные нравы меня бы увлекли.

Как лежат они, скользкие,

в подводных чертогах,

Такие себе мощные, тонкорукие короли…

Я бы прочитал книгу о твоем кишечном тракте,

Где плывут, простуженные, шампанское и икра.

А потом бы я двигал в твоем бухте-барахте,

И вся бы плакала твоя нора…

ф.

В обветренном автомобиле,

В сухой и голубой ночи,

Вы незнакомкою забыли

Passeport, помаду и ключи…

Passeport, ключи, помаду Rouge.

Что скажет ваш угрюмый муж,

Когда узнает, где Вы были,

Что Вы Limonoff посетили?

Звоните в дверь: «Ты где была?» —

«Passeport в такси я забыла».

«Откуда ты в такси бежала?» —

«Ах, Limonoff я посещала!»

«Скандал! Такого старика!

Тварь! На колени падай ниц!

Отставив пару ягодиц.

И я побью тебя! Слегка…»

Н.М.

Я помню Парижа ликующий лай,

У Трокадеро песнопения,

И Башни Эффеля, иди выбирай

Ты угол кромешного зрения.

Матросы, туристы, продажа воды,

Улыбки, по ветру летающие

Мы были тогда веселы, молоды,

И будущего алкающие

И вот это будущее пришло…

Зачем мы его вызывали?

И снегом мне голову залило,

А Вас в крематорий забрали…

Здесь полз по крыше Казанова,

Была она тогда свинцова,

Здесь из тюрьмы он убегал,

Свинец горячий обжигал

Любовника уже больного

Бежал из замка Казанова?..

Нет, Бенвенуто здесь сползал!

Конечно, Боже мой, Челлини!

То он из замка убежал

Под струнный цокот мандолиний…

Гудел тысячелетний Рим,

Вино открыли по тавернам…

Приятно предаваться сквернам

Нам, Бенвенутам молодым…

Их символизм заметил хоть я!

Стоят внизу там, далеко,

Бабýшка – черные лохмотья,

И девка – белые трико…

Два параллельных, что ли, мира?

Один в другой не заходя…

Старухе – холодно и сыро.

А девка – выпятив грудя —

Гудит жарой младого тела,

Кипящий выделяет пар