Тимур Кибиров - Стихи

Вот фиксация какая —
смерть противная такая,
но и эта вот, вот эта —
вверх тормашками в кювете —
экзистенция-блядюга
тоже хороша!

Это фиксация,
а не страсть роковая.

Это фрустрация,
а не смерть никакая.

И не песнь лебединая это,
а сублимация.

Страх пресловутой кастрации.
Я понимаю.

Ну-с, давай, диагност!
Это, в сущности, тост.
Так махнем же по первой, не чокаясь!

Хорошо быть безумным поэтом
в окруженье нормальных людей!
Но открою тебе по секрету —
сих, последних, давно уже нету.
Бездна бездну зовет к ответу,
пустотой громыхая своей!

Сексуально и ментально
озабоченный тотально,
смысл бессмыслицы фатальной
взять пытаюсь в толк
(как пьянчужка в долг).

Так живу я без зазренья,
несмотря на угрызенья,
материально и морально
неустойчив, как листок,
как листочек календарный
за прошедший год,

как осины лист, дрожащий
в сумерках осенней чащи,
иль медлительно кружащий
над зерцалом вод,

где двойник все ближе кружит
(рвется ввысь, видать)…
Да садись уж в эту лужу
(фигурально и буквально)!
Хватит трепетать!

Нет – увы – никакой я не зайка уже
(ни в смысле Чуковского, ни, тем боле, Киркорова),
и не вещая птица над Ледой.

Вот сравненье другое,
не простое, а золотое,
вот метафора сказочно точная:

его били-били – не разбили
дед и баба
(т. е. всякие объективные
социально-политические
и социокультурные
тяготы и лишения),

а мышка бежала
(ах ты, мышка моя!),
хвостиком махнула —
оно и упало.
И разбилось.

И что уж теперь завывать-призывать
всю королевскую рать?

И вся конница эта,
и сам Король
не имеют значенья,
не играют роль
в этом свете,
на этом свете.

А что будет на том,
мы узнаем потом,
мы узнаем потом, без сомненья!

Так лежу я и жду продолжения.

Смотри, как этот хлюст охаживает дуру!
И гульфик парусом раздулся, и трещит
от мяса лиф…
Но изощренность
и тонкость линий холодны настолько,
что даже если б из кустов скелет
осклабившийся не грозил косою,
все ж было бы нетрудно уяснить,
что плоть, хоть и жестока, но сама
так беззащитна, что почти невинна.

Была такая песенка
во времена Хрущева,

как бы антисоветская,
ироничная как бы,
очевидно, стиляжья
по происхожденью

(впрочем, черт ее знает —
может, в истоке
шутка эстрадная
куплетистов-сатириков?):

«Не ходите, дети, в школу!
Пейте, дети, кока-колу!
Заводите радиолу!
И танцуйте
рок-н-ролл!»

О, как мы мечтали об этом!
О, как мы мечтали!..

И, судя по всему воспоследовавшему, —
только об этом.

Странно и страшно,
но надо признать.

Свобода от…
Свобода для…

Свобода, бля!..

Я помню, как, совсем без драки
попав в большие забияки,
клеймил я то-та-ли-та-ризм!
Певцы возвышенной печали
мне снисходительно пеняли
за грубый утилитаризм
и неуместный прозаизм.

И вот минуло четверть века,
и те же самые певцы,
и их птенцы, и их отцы
вдруг оказались храбрецы,
тираноборцы и абреки!

А я опять с дурацким понтом,
позоря гражданина сан,
скачу седым Анакреонтом,
нос ворочу, как Пиндемонти
среди воинственных граждан…

Какое все же наслажденье
следить времен коловращенье!

Предлагаю —
вместо латинизма «интеллектуалы»
говорить и писать «интеллектуальцы»,
как сербы и хорваты.
(Я сам это слышал
в фильме Кустурицы.)

И звучит, согласитесь, как-то роднее,
и гораздо больше подходит
славным носителям
этого не очень определенного звания.
Например —
«Один интеллектуалец
засунул…» и т. д.

А интеллектуалки пусть остаются, как были.
Ибо среди них попадаются прехорошенькие.
Впрочем, не часто.

А Аллах-то, похоже, и вправду акбар!
Вот англоязычный писатель Рушди
вольтерьянское что-то такое накропал.

И что характерно —
Вольтера-то я давно прочитал,
и ему-то вполне удалось
«раздавить гадину»,

а вот Рушди мне почитать не пришлось
и, видать, не придется.

Вот теперь и решай, кто акбар, а кто нет,
мира сего,
века сего.

Так мы тревожились,
так ужасались,
так хлопотали
последних три века,

чтоб нам, не дай Бог, не поставили
в Вольтеры фельдфебеля,

так мы перепугались,
что и думать забыли —

а ну как поставят
в фельдфебели Вольтера,
в генералы Руссо,
а де Сада. нет – Жоржа Занда! —
в генералиссимусы!

Уж тут-то не забалуешь.

В младенчестве невинном октябрятском
пропагандиста я жалел до слез,
жандарма ненавидел я всерьез
на репродукции политиздатской.

А в юности мятежной и дурацкой,
в чаду портвейна, в дыме папирос,
я ненависть святую перенес
с жандарма на социалиста в штатском.

А ныне… Ныне я не знаю сам,
кто ненавистней из двоих, кто жальче —
жандарм ли, слепо преданный властям,
иль ослепленный пропагандой мальчик.

И кто из них виновней, и когда
они угомонятся навсегда.

Я пропал, как волк на псарне.
Нет, скорей, как кот на псарне…
А точнее – как блоха
на стерильно чистой псарне!

Здесь, в подшерстке у врага,
с дерзостью паразитарной
от зубов его скачу,
«На-ка, выкуси!» – шепчу!

Когда Понтий Пилат с высоты
передовой науки и прогрессивной культуры
спросил арестованного жидка:
«Что есть истина?» —

он ведь не ожидал и не хотел
услышать ответ.
Он-то знал,
что ответа нет…