Тимур Кибиров - Стихи

Ох, непростое дело смерть.

'Here the hangman stops his cart:
Now the best of friends must part.
Fare you well, for ill fare I:
Live, lads, and I will die.

'Oh, at home had I but stayed
Prenticed to my father's trade,
Had I stuck to plane and adze,
I had not been lost, my lads.

'Then I might have built perhaps
Gallows-trees for other chaps,
Never dangled on my own,
Had I left but ill alone.

'Now, you see, they hang me high,
And the people passing by
Stop to shake their fists and curse;
So 'tis come from ill to worse.

'Here hang I, and right and left
Two poor fellows hang for theft:
All the same's the luck we prove,
Though the midmost hangs for love.

'Comrades all, that stand and gaze,
Walk henceforth in other ways;
See my neck and save your own:
Comrades all, leave ill alone.

'Make some day a decent end,
Shrewder fellows than your friend.
Fare you well, for ill fare I:
Live lads, and I will die.

«Что ж он, сука, так орет?!
Прямо зло меня берет.
Коль сумел ты воровать,
Так умей ответ держать!

По-пацански умирай!
Западло весь этот хай.
Взял бы хоть пример с него,
Парня бедного того.

Этот странный фраерок
Нас покруче, видит бог!
И совсем уж западло
Хохотать ему назло!

Мы-то хоть пожили всласть,
Можем с музыкой пропасть.
Ну а он совсем не то,
Пропадает ни за что.

Ужас видеть, как его
Измудохали всего,
Как куражились над ним,
Агнцем божиим таким,

В эти праздничные дни.»
Вслух же рек он: «Помяни
Мя во Царствии твоем!»,
Сжалившись над парнем тем.

И тогда Спаситель мой
Еле слышно, чуть живой,
Отвечает блатарю:
«Будешь днесь со мной в раю!»

Be still, my soul, be still;
the arms you bear are brittle,
Earth and high heaven are fixt
of old and founded strong.
Think rather, – call to thought,
if now you grieve a little,
The days when we had rest,
O soul, for they were long.

Men loved unkindness then,
but lightless in the quarry
I slept and saw not; tears
fell down, I did not mourn;
Sweat ran and blood sprang out
and I was never sorry:
Then it was well with me,
in days ere I was born.

Now, and I muse for why
and never find the reason,
I pace the earth, and drink
the air, and feel the sun.
Be still, be still, my soul;
it is but for a season:
Let us endure an hour
and see injustice done.

Ay, look: high heaven and earth ail from the prime
foundation;
All thoughts to rive the heart are here, and all
are vain:
Horror and scorn and hate and fear and indignation —
Oh why did I awake? when shall I sleep
again?

Стыдись, душа, стыдись!
Да что ж это такое —
Назвать сестрицу-жизнь
недугом бытия,
Назвать, как мелкий бес,
прекрасное мечтою
И звать на помощь смерть!
Стыдись, душа моя.

«И вот сентябрь…» И что?
Ну да, сентябрь. Давай-ка
Ты лучше мне прочти
«Октябрь уж наступил…»
Нет, наша жизнь не блядь,
а честная давалка.
А что кому дала,
так то и заслужил.

Мы сами хороши.
И не на кого дуться.
Хоть я подчас шепчу,
обиды не тая,
Что люди женятся,
а нам с тобой обуться
Буквально не во что,
эх, душенька моя.

Где ж половодье чувств?
Где прелести образчик?
Где то и сё? Где всё? Где ж Бог?!
– Ты это брось!
Ты не ленись давай.
Кто ищет, тот обрящет.
Ты не гордись, стучи.
Отверзется авось.

Think no more, lad; laugh, be jolly:
Why should men make haste to die?
Empty heads and tongues a-talking
Make the rough road easy walking,
And the feather pate of folly
Bears the falling sky.

Oh, 'tis jesting, dancing, drinking
Spins the heavy world around.
If young hearts were not so clever,
Oh, they would be young for ever:
Think no more; 'tis only thinking
Lays lads underground.

Верно – умничать не надо,
И не надо унывать.
Я скажу тебе, что надо, —
Надо мыслить и страдать!
Не журись, моя ты радость,
И не вздумай помирать!

И еще скажу с последней
Безнадежной прямотой —
Ох, и дурень твой Сенека,
Все он врет про человека!
И любить совсем невредно.
Ну, ступай. Господь с тобой!

In valleys of springs of rivers,
By Ony and Teme and Clun,
The country for easy livers,
The quietest under the sun,

We still had sorrows to lighten,
One could not be always glad,
And lads knew trouble at Knighton
When I was a Knighton lad.

By bridges that Thames runs under,
In London, the town built ill,
'Tis sure small matter for wonder
If sorrow is with one still.

And if as a lad grows older
The troubles he bears are more,
He carries his griefs on a shoulder
That handselled them long before.

Where shall one halt to deliver
This luggage I'd lief set down?
Not Thames, not Teme is the river,
Nor London nor Knighton the town:

'Tis a long way further than Knighton,
A quieter place than Clun,
Where doomsday may thunder and lighten
And little 'twill matter to one.

В дремотной тиши гарнизона
Солнечногорска-7
В июле, во время оно
Я не был счастлив совсем.

Хоть были все основанья,
Хоть было шестнадцать лет,
Хоть дружеским был вниманьем
И женской лаской согрет.

Но Рим, но Париж, но Дели!
Да хоть бы Москва! Хоть Тверь!..
Глаза б мои не глядели
На те города теперь…

Град чудный порой сольется,
Не то чтобы часто, но —
Так сладко сердце займется,
Так горько ёкнет оно!

Град юный и самый древний,
Писал Августин о нем.
Скучая, не очень веря,
Читал я о граде том.

Он дальше любого Парижа,
Доступен – увы – не всем,
Но больше Москвы, но тише
Солнечногорска-7.

Loitering with a vacant eye
Along the Grecian gallery,
And brooding on my heavy ill,
I met a statue standing still.
Still in marble stone stood he,
And stedfastly he looked at me.
'Well met, I thought the look would say,
'We both were fashioned far away;
We neither knew, when we were young,
These Londoners we live among.

Still he stood and eyed me hard,
An earnest and a grave regard:
'What, lad, drooping with your lot?
I too would be where I am not.
I too survey that endless line
Of men whose thoughts are not as mine.
Years, ere you stood up from rest,
On my neck the collar prest;
Years, when you lay down your ill,
I shall stand and bear it still.
Courage, lad, 'tis not for long:
Stand, quit you like stone, be strong.
So I thought his look would say;
And light on me my trouble lay,
And I stept out in flesh and bone
Manful like the man of stone.

Переходя из зала в зал,
Я грешным делом заскучал.
Уорхолл, Пикассо, Дали
Меня утешить не смогли.
Ни алый клин и ни квадрат
Не тешили усталый взгляд.
И ни Моне и ни Мане
Не развлекли меня вполне.
Ничто во храмине искусств
Не грело охладелых чувств.

И я почувствовал облом
И скуку в светлом храме том.
И что мне проку от Венер,
Какой я с них возьму пример?
И что мне сей прелюбодей
С жопастой Саскией своей?
Но тут же был я поражен,
Во тьме узрев, как скорбно Он
Сынишку блудного прижал,
Как безнадежно Он молчал,
И как потрепанный сынок
Молчал, но не был одинок.
И как, сводя меня с ума,
Предвечная молчала тьма.
И молча я побрел один,
Лукавый и приблудный сын.

Far in a western brookland
That bred me long ago
The poplars stand and tremble
By pools I used to know.