Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Державному нищему нужны
В очей ненасытливый трюм:
Без них он, калека недужный,
Как сокол в неволе, угрюм!

Вот, вот он, синий, синий, синий,
Слегка колышимый ковер,
Разостлан до незримых линий,
Что отуманивают взор!

Лишь слева пояс пурпуровый,
Из глины низкая коса,
Врывается стрелой суровой
В лазоревые чудеса,

Да в синей чаше серебристой
Струей влюбленная камса
Кипит и блещет, как монисто,
Как лунной пряжи полоса,

И серебристая чуларка
Фонтаном плещется вокруг,
Но ни одна рыбачья барка
Не простирает смертный круг.

Зато, о Боже, снег крылатый,
Вихрясь на миллионах крыл,
Оставил синие палаты
И всё подоблачье покрыл;

Зато, о Боже, покрывало
Легло на свежую лазурь
И мерно в волнах колыхалось,
Как незастывшая глазурь;

Зато, о Боже, диадемы
Ты обронил из чайных роз,
Цветочной пылию Эдема
Покрылся голубой наркоз!

Нет, не покрывало Божье
И не блестки диадем,
Не снежинки синю ложу
Попадаются в ярем:

То крылатой, хищной братьи
Распростерлись тенета,
То последнее объятье
Пред потерей живота.

Острокрылые могилки,
Двухклинковый ятаган,
Альционы, звонокрылки,
Черноперистый баклан

Завихрились, запрудили
Бирюзовы небеса
Бриллиантовою пылью,
Как метелиц волоса.

Сколько их! Считай-ка звезды,
И червонный колосок,
И усопших на погосте,
И зыбящийся песок!

Ах, с алчбою человечьей
Альционы в серебро
Погружаются по плечи,
И священное нутро,

Цель разбойничьих крылений,
Цель, быть может, и всего,
Туком дышащих мгновений
Наполняется легко!

Не подобен ли белым пиратам
Необъятный Создателя мир,
И не правит ли туком проклятым
Мирозданье нелепейший пир,

И не мне ли назначен символом
Альбатрос, проглотивший кефаль,
Что трепещет в кишечнике голом,
Альбатрос, уносящийся вдаль;

И не я ли в груди, как Везувий,
Создают от тоски и огня;
И не я ли в искривленном клюве
Уношу золотое агня;

И не я ли всю рать альционов,
И сребристую в волнах камсу,
И земных и забережных тронов
Драгоценности в гроб унесу;

И не я ли, как хищник вселенной,
Поглощаю из края и в край
И прошедший, и мир нерожденный,
И крылатыми созданный рай,

Поглощаю в грязи у дороги,
Ненасытный, голодный всегда,
Но уж насмерть усталые ноги
Не расправит иллюзий узда!

Один, как верста придорожная,
Стою я в краю гололедицы,
Но жизнь мне постыла острожная
И ласки седые метелицы,

Но песнь надоела мне горькая
Плетущихся мимо острожников,
И жду не дождуся лишь зорьки я, –
Забыл меня, бедного, Боженька!..

Настанет весна, это знаю я,
Приходит нередко болезная,
Зачем-то душою оттаю я,
Польется и песнь безнадежная!

Ах, сколько допето напраслины
Над миром, холодным покойничком!
Ах, сколько в игольчатом паслене
Сожгло мотыльков моих солнышко!

Не лучше ль забиться мне в петлице,
Как окунь, висящий на удочке,
Не лучше ли Деве-Метелице
Навеки склониться на грудочки?!

Кольцо яремное на шею не ложится
Тому, кого Господь по странному капризу
Одел уже с утра в серебряную ризу.

Пускай он навсегда израненная птица:
Ему печали явь сокроют занавески
Лазоревых небес и слова арабески.

И даже под бичом надсмотрщиков тюремных,
И даже на дыбу, без чести и без шлема,
Ему не изменить видение Эдема.

Вся грязь вселенной, весь позор деяний темных
Не захлестнут лазурь и не повергнут вниз
Ушедшего туда в мерцаньи Божьих риз!

Себе я дважды, трижды первый,
Себе я Альфа и Омега,
Хотя мои больные нервы
Готова черная телега
Везти на краюшек могилы,
Где смерти ящик шутовской,
Встряхнув расползшиеся жилы,
Опустят в яму на покой!
Пустое! Уж не раз на донце
Я опускался почему-то,
И почему-то краше солнце
Опять всходило чрез минуту,
И почему-то я всё то же
Безумие благовещу,
И, сызнова на то похоже,
Я крылья в вечность опущу
Из подземельной колыбели
И двинусь обновленным в путь,
И бирюзовые свирели,
Которых жизненная муть,
Которых скорбь еще ни разу
В веках коснуться не могла,
Опять священному экстазу
Отпустят смело удила,
И светлозарнейшая песнь
Сожжет действительности плесень,
И я немеркнущую душу
Волнам безбережным отдам
И плача ритмом не нарушу
Голубокрылый Божий храм!
Надежд ожившие гирлянды
Обветрившиеся аканты
Полуразрушенных аркад
В том храме Божьем озарят,
И небожителей великих
Я узрю пламенные лики,
Те лики, что, когда я замер
В агонии, мне бледный мрамор
В предсмертья блекнущих рельефах
Повыявлял в лазурных нефах:
Лик Мамы Вечности нетленной,
Лик Божества несовершенный,
Творца вертящихся стихий
И темно-синих литургий!
Ах, нет, я не конечный прах,
Меня не жалует гробница;
Забрызжет в зреющих веках
Опять немеркнущая птица
Необычайности моей,
Вселенной серый соловей!
Да и теперь еще не мертвый
Влачится по снегу и по льду,
Еще фантазии когорты
Подвластны нищему кобольду,
Еще из гроздий наслажденья
Я муку творческую пью,
Еще великое творенье
Из небылицы создаю.

В иллюзий замок я намерен
Уйти до страшного суда
И увести в лазурный терем
Мое печальное дитя!
Не бойся, замок мой не тесен,
Он был всегда отчизной песен,
И теремок его не страшен
Среди кольца лазурных башен.
Не знает золоченых рамок
Мечты волшебный этот замок,
Не знает рабского ярма,
Хотя и он моя тюрьма!
Подъемли взор: дом необъятный
Лазури тысячепалатный
Ты видишь там, – то терем твой!
То нам завещанный покой!
Там вечный, чистый и пригожий
На маем постланное ложе
Придет к избраннице жених.
И псалмопевца райский стих
Дитя земли обворожит,
Что в пухе розовом лежит,
Что тучек алых покрывало
От взоров жениха скрывало.
Но он, склонясь к ее плечу,
Поднимет легкую парчу
И, рядом опустясь легко,
Устами красное ушко,
Плененное волной кудрей,
Освободит и скажет ей:
– Я неиспепелимый Феникс,
Царевна, твой смиренный пленник!
И я люблю неугасимой,
Рожденной долгой-долгой схимой
Любовью милую тебя!
Верижник нищий бытия
Для изначального напева
К Эдема голубым садам
Тебя, искупленная Ева,
Привел, как праотец Адам.
Души возлюбленной напиток
Испей: она святой Грааль,
Очей неизъяснимый свиток
Читай: в них умерла печаль!
Неугасимые лампады
Мы перед ликом Божества,
И, опьяненных от услады,
Нас рая свежая трава
Сокроет от очей завистных,
Познанья горечью нечистых.
Но прародителями тлену
Возлюбленных не выдаст рай;
Его колеблемую стену
Вороний не пронижет грай:
Познанья дерево с корнями
Мы вырвали из белых туч
И с ядовитыми плодами
Скатили по уступам круч!
Еву создал для Адама
Зодчий мира Саваоф,
Мир же – радужная рама
Эроса священных строф!