Александр Дольский - Стихотворения

Но из истин не понял одну:

Почему корабль покидают,

Когда не идет он ко дну.

Припев: И нет в парусах моих ветра,

Потому, что нет парусов.

Один я, один на свете,

Я не слышу ничьих голосов.

На зеленых дубах,

На дубовых столбах

Круглый год в этом щедром краю

Вырастают плоды

С языком до пупа,

Даровая жратва воронья

Припев: Что за сладостный край,

Где всего через край,

Где полно и жратвы и питья,

Так что черт побери,

Знай гуляй, пей да жри.

И да здравствует Фландрия!

И хоть в этой стране

Древесина в цене

Всюду весело пышет огонь.

Жжем живых вместо дров

И сироток и вдов.

И тепло и приятная вонь.

Припев.

И тепло и приятно,

И весело знать,

Что всегда можно руки погреть.

Волоки на костер

Хоть родимую мать,

И получишь законную треть.

Припев.

И не бойся потом

Перед Божьим судом.

Отыщи и представь короля.

О, Господь! Это он

Меня сделал скотом

Это он виноват, а не я.

Я живу в Петербурге на улице Снов,

где летят мои годы, как белые снеги,

где ржавеют остатки российских основ,

и где выжили эллины и печенеги,

и где воздух промок ароматом грехов

и дыханием прошлого века любимым,

и чеканные строфы безумных стихов,

пролетая по ветру, мешаются с дымом.

Я терплю этот город, как терпят свой быт

одинокие, рваные жизнью счастливцы,

словно боги Олимп, что не чищен, не мыт

после оргий и драк, как их битые лица.

А когда наступает осенняя мгла

и холодных дождей бесконечные сроки,

души предков моих, выйдя из-за угла,

мне бормочут еще не известные строки.

Филигранны в закат силуэты коней,

запах Ада от Сфинксов исходит заполночь…

И чем дальше от детства, тем сердце верней

гениальной, смертельной музыкой заполнит.

Я люблю этот город святой и простой,

где с Востока и с Запада спутаны ветры,

отнимающий жизнь и дарящий настрой,

на котором причины Гармоний бессмертны

По улице гороховой,

минуя ВЧК,

шла Анечка Горохова

в филидеперсовых чулках,

шла по Фонтанке девушка

и улыбалась всем,

а следом шел мой дедушка,

молоденький совсем

и ненароком Анечку

прикладом он задел

на мостике Аничковом

у славных лошадей.

Глаза ее пленительно

блеснули на него,

он с это увольнительной

не помнил ничего.

Пошли они по улочке

под тихий разговор,

и Анечка бабулечкой

мне стала с этих пор.

Наследство мной получено,

в крови моей дурман,

она любила Тютчева,

а он любил цыган,

Она стихи прекрасные

твердида наизусть,

а он напевы страстные

цедил сквозь черный ус,

на читала Брюсова,

а он романс бренчал,

она бродила вкус его,

а он не отвечал,

она ему про Пушкина,

а он гитаре в лад,

и вот семья разрушена,

и Пушкин виноват.

Эх, ох!

Был бы Бог,

он бы нам с тобой помог.

В Петрограде-городе все дождичек идет,

на Острове Васильевском стрекочет пулемет,

а Петр Алексеевич на лошади промок.

1 -

До Троицкого в звездочках

с Апраксина двора,

попахивая водочкой,

гуляют юнкера,

и девочки панельные,

и дамочки в мехах,

что на работу сдельную

выходят впопыхах.

И мелюзга карманная

по Лиговке шуршит,

за упокой Романовых

пропить свои гроши.

И держат все за пазухой

кто нож, кто пистолет,

кому-то что приказано,

кому приказа нет.

Усталые рабочие

с собрания спешат,

ни дня для них, ни ночи нет,

сбоят тяжелый шаг.

Идет, идет история

по невским берегам,

а где-то у "Астории"

уж тявкает наган.

Февраль уже кончается,

недалеко июль,

Россия закачается

от шашек и от пуль.

Студенты либеральные

все спорят меж собой,

а лица криминальные

планируют разбой.

Идеи и сентенции

смешались, как во сне.

В бреду интеллигенция,

в галошах и в пенсне.

За славу, не за деньги ведь

поэт скрипит пером,

и Северянин тенькает

на гении своем.

История, как барышня,

споткнулась о ружье.

Не торопись, товарищи!..

Поднимем мы ее!

- 2 -

Эх, ох!

Был бы Бог,

он бы нам с тобой помог.

В Петрограде-городе все дождичек идет,

на Острове Васильевском стрекочет пулемет,

а Петр Алексеевич на лошади промок.

Мы приходим в этот мир, как боги,

без сомнений, с олимпийской хитрецой.

Где-то нами не оббитые пороги,

что расквасят нашу веру и лицо,

и слова предначертаний и пределов,

оскорбительных параграфов толмуд

не тревожат наше царственное тело,

и бессмертную нам душу не гнетут.

Мы властители слова и просторов,

наши истины цветные миражи.

Но не сходим мы с Олимпа в коридоры,

и на очередь за правдой тратим жизнь.

Эти клетки, где трепещут наши крылья,

где не дышится и сердце не стучит,

эти книжечки с пометками усилья,

быть богами, презирающими быт,

эти лживые названия ступенек,

по которым к некрологу торен путь,

и нехватка сострадания и денег,

и всегда, всегда еще чего-нибудь.

Это все меня так учат пилигримы,

что с безумной песней по миру идут.

Пациенты прокураторов из Рима

и носители прозрений и простуд.

О победе мы печемся и горюем,

из веков, как пауки, мы тянем нить.

Но когда вы победите, говорю им,

вас захочет тоже, кто-то победить!

Что поделаешь, - они мне отвечают. -

Если даже безнадежна наша роль,

это лучше, чем бессонными ночами

унизительную пестовать юдоль.

И живут они во мне и в путь торопят,

что намечен сердцем или богом дан.

И идем, пока идем, мы по Европе

пилигримы из Эллады в Магадан.

Скоро уж третий год, как я на Кубе.

Строим мы ГЭС под Саньтьяго, ребята.

Знаю, любой из вас писем не любит,

Но вы обещали писать мне когда-то.

Припев: Снег ты мой, пушистый белый снег,

Серебро спокойных зимних рек.

Мой город далекий, дымный и большой,

Я тебя не видел целый век.

Здесь кареглазые девушки - диво,

Об этом, наверно, вы знаете сами.

Много на Кубе девочек красивых,

А как там моя, с голубыми глазами?

Припев.

Здесь карнавал кипел - шум и веселье,

А королева улыбнулась мне даже.

Как хороша она трудно поверить!

А все-таки как там, ребята, Наташка?

И работу без сна и странствия

я на сердце с лихвой грузил,

опьяняли меня пространства

и простые слова Руси.

Но сомненье в строфу попало,

и была эта песнь тиха,

бескорыстья для чести мало,

а фантазии - для стиха.

Строки песен в иные дали