Стефан Малларме - Стихотворения

Впервые Идеал мне не внушает страха,

В одном хлеву с людьми просплю я до зари.

Как банка без румян, отброшенная в угол,

Опустошен мой мозг: не разодеть ему

Рыдающих идей великолепных пугал!

Зевая, не глазеть в убийственную тьму.

Напрасно всё! лазурь не сбросить с пьедестала,

Ее колоколов неистовый размах

Страшит раскатами ожившего металла,

Гудит в торжественно синеющих псалмах.

Продлив конвульсии, клинок ее железный

Пронзит тебя насквозь. Беги, глаза зажмурь!

Куда бежать? Мятеж подавлен бесполезный,

Я обречен : Лазурь! Лазурь! Лазурь! Лазурь!

Давно прочитаны все книги, плоть томится.

Бежать! Я слышу гул: за птицей рвется птица

В морскую ширь, пьяна от брызг и высоты.

Ничто, ни белизной хранимые листы,

Ни лампа над столом в безлюдье ночи черной

Мне сердца не вернут из синевы просторной,

Ни ты, старинный сад, затерянный в зрачках,

Ни девочка-жена с ребенком на руках,

Прощайте! Стимер мой встает под ветер свежий,

Он экзотических достигнет побережий.

О скука под пятой безжалостной мечты,

В прощальный взмах платка, как прежде, веришь ты,

А мачты все скрипят и жадно шторма просят,

Обломками в морях потом их волны носят,

Без мачт, без мачт! вдали от щедрых островков...

Но вслушайся, душа, в напевы моряков!

Твое лицо, сестра, где замечталась осень,

Вся в рыжих крапинах, и ангельская просинь

Задумчивых очей опять влекут меня,

Влекут меня в лазурь томительного дня,

Так в парках шум ветвей и вздохи водомета

Взмывают к небесам, чья вялая дремота

Надолго разлилась по стынущим прудам,

Где мокрую листву по мертвым бороздам

В холодной тишине осенний ветер гонит,

И солнце желтое последний луч хоронит.

Раскрой суму, бедняк, питомца нищеты

Ты жадно выкормил, лелея и милуя,

Не тешься, что из недр заветных выжмешь ты

Заупокойный звон под крики «Аллилуйя!» —

Из золота любой порок добудем мы,

Пусть медью трубною змеясь от поцелуя,

Развеет он тоску церковной полутьмы.

Посмеет ли табак нам отказать в молебне,

Небесно-синие баюкая псалмы!

Прогорклых снадобий аптекарских целебней

Всевластный опиум, облобызай шелка,

Упейся кожею, срывая шпильки, гребни,

В кафе, под нимфами лепного потолка,

Пируй, как древний бог, а не торчи в подъезде,

Пусть нищий пялится на окна кабака.

Шатаясь, выйдешь ты в хмельную ночь возмездий,

Где озером зари заворожен простор,

И в глотке у тебя застрянет рой созвездий.

А если скуден твой уничиженный сбор,

Укрась плюмажем лоб, поставь свечу святому,

В чье покровительство ты веришь до сих пор.

Ты думаешь, что я болтаю по-пустому?

Голодному земля всегда радушный склеп,

Подачкой не прогнать смертельную истому,

И горе, если ты пойдешь и купишь хлеб.

Ночей безмолвных дочь нам дарит Идумея!

К лампаде ангельской, задуть ее не смея,

Заря бесперое приблизила крыло

И, кровью затопив холодное стекло,

Проникла в комнату, где медный дым курений,

О пальмы! приоткрыл одно из тех творений,

Что в спазмах неживой бесплодной пустоты

Рождают ненависть отцовскую, но ты,

Кормилица и мать, в стерильно-белой спальне,

Где голос твой парит виолы музыкальней,

Комок беспомощный не сможешь оттолкнуть!

Сивилла, вялою рукой сжимая грудь,

Вспоишь ли ты уста, что без лазурной дали,

Без девственной зари так долго голодали?

I. Первоначальная увертюра

II. Сцена

III. Гимн Иоканана

Повержено во тьму тревожных очертаний,

Крыло зари дрожит в разрушенном фонтане.

Повержен пурпуром безжалостных бичей,

Над оперенною геральдикой ночей,

Рассвет на башню к нам сошел, под свод кумирни

Пеплохранительной, где в ладане и смирне

Чернеет жертвенник надгробный, — как жесток

Каприз пернатых зорь: торжественный чертог

Померк, исчез птенец! Над обветшалой урной

Бассейна мертвого ни брызг, ни ряби бурной:

В холодном омуте бессмысленного дня

Сгоревшей осени дымится головня,

Ни лебединых дуг, что в снежном мавзолее

Таили темный клюв, белее и круглее

Под мраморным крылом, и ни одной звезды,

Сверкнувшей гранями над зеркалом воды.

Преступная заря! Костер краснее крови!

Подручный палача в пурпуровом покрове!

Пустой проем окна над пламенным прудом,

Там спальня, там зарей испепеленный дом,

Там время тусклые трофеи умертвило,

Там дремлют панцири резные, там сивилла

Сквозь серебристые шпалерные цветы

Возводит тонкие смущенные персты

К задумчивым волхвам: такой же полдень вышит

На фартуке моем, где ветерок колышет

Разводы певчих лоз, невидимых почти

На ломком серебре, поблекшем взаперти

Под скрытной крышкою слоновой кости древней,

Пока пророчица, подобная царевне

Воздушной, кружится над ароматом трав,

Не бивни желтые — просторный луг избрав,

О розы, чуждые покинутой постели,

Пропахшей холодом цветов, что облетели

Над гибнущей свечой, изменники луны,

Чьи стебли в хрустале раскаянно влажны.

Крыло зари дрожит, омытое слезами...

Тень, отраженная в магическом бальзаме,

И уносящийся, о прошлое, к тебе

Колдуньин голос мой, готовый к ворожбе,

Покуда ладаном раздумий полон воздух,

Старинный, как мечта об ароматных звездах,

Над бронзой стынущих кадильниц, в тишине

Холодной древности, по выцветшей волне

Пустого савана, сквозь кружево резное,

Восходит облако, сквозящее, сквозное,

Чей безнадежный блеск так бледно-бирюзов

(Какую даль таит запретный этот зов!)

О безнадежный блеск истертой филиграни

И гулких голосов, глухих от замираний:

Великолепствуя в бесславье багреца,

Без сопричастников затменного конца,

Взметнешь ли к небесам просительные гимны,

Агонизируя, приют покинешь дымный?

Все унесет во тьму таинственная тень,

Повержен, обречен, усталый гаснет день,

Уходит, как вода в разрушенном фонтане,

Не разобрать ее певучих бормотаний,

Плачевный знак.

Постель, страницы простыней,

Вы монастырских книг бледней и холодней:

Взамен тугого льна пергамент вдовьих свитков,

Вас грезы пряные покинули, не выткав

Пророческих письмен на белизне тафты,

Не знающей волос уснувших. Где же ты,

Холодное дитя? Неодолимо гулок

Цветочный утренник загадочных прогулок

И злая тьма, когда на циферблате сфер,