Стефан Малларме - Стихотворения

Исчезли в идолопоклонническом сне,

Где, словно звездные ночные мириады,

Горят алмазами глаза Иродиады...

О чары поздние, о вас ли я грущу?

Кормилица

Ты смерти ищешь?

Иродиада

Нет, я смерти не ищу.

Ступай, Кормилица, и сердце ледяное

Сурово не суди! Опять в надменном зное

Расплавился восток, и свод пылает весь,

От серафической лазури занавесь

Бесстыдное окно.

А знаешь, там, за морем,

Иные страны есть: там по вечерним зорям

Сжигает синеву бескровная звезда

И Веспер имя ей, и я хочу туда,

Где солнца нет.

Вернись, еще одну причуду

Исполнить поспеши, зажги огонь повсюду.

На свечи желтые смотреть отрадно мне,

Когда растает воск на жертвенном огне,

И слезы катятся по ветхой позолоте.

Кормилица

Огонь сейчас?

Иродиада

Поди!

О губы, как вы лжете

В нагом цветении! Ваш крик мне чужд, увы,

Я всё чего-то жду, или, быть может, вы

Сквозь слезы детских снов впервые рассмотрели

Осколки тающих алмазных ожерелий.

Застывшее светило

О чуде возвестило

И кануло на дно

Раскалено

И тотчас мрак полночный

Окутал позвоночный

Осиротелый столб

Под крики толп

И голова взлетела

Отторгнута от тела

Как продолжать одной

Дозор земной

Объята плоть железом

Кроваво-красным срезом

Тысячелетний спор

Решил топор

Но взор уединенный

Постами опьяненный

С похолодевших плит

Не воспарит

К незамутненным высям

Где холод независим

От ледниковых зим

Невыразим

Крещен нездешней славой

Я кланяюсь безглавый

Служенью чей завет

Бессмертья свет

В окне, таимом темнотой,

Как встарь, зажегся блеск тяжелый

Мандоры, прежде золотой,

Звеневшей с флейтой и виолой,

И требник, ветхий и простой,

С торжественным стихом начальным,

Раскрыт монахиней святой,

Как встарь, на гимне величальном.

Но ангел озарил стекло,

Неслышно пролетая мимо,

И арфой в руки ей легло

Крыло ночного серафима,

И в полумраке витража

Ни струн, ни флейт, ни величанья:

Под пальцами, едва дрожа,

Струится музыка молчанья.

Фавн

Вам вечность подарить, о нимфы!

Полдень душный

Растаял в чаще сна, но розово-воздушный

Румянец ваш парит над торжеством листвы.

Так неужели я влюбился в сон?

Увы,

Невыдуманный лес, приют сомнений темных, —

Свидетель, что грехом я счел в роптаньях томных

Победу ложную над розовым кустом.

Опомнись, Фавн!..

Когда в пылании густом

Восторг твой рисовал двух женщин белокожих,

Обман, струясь из глаз, на родники похожих,

Светился холодом невинности, но та,

Другая, пылкая, чьи жгучие уста

Пьянят, как ветерок, дрожащий в шерсти рыжей,

Вся вздохи, вся призыв! — о нет, когда все ближе

Ленивый обморок полдневной духоты,

Единственный ручей в осоке слышишь ты,

Напевно брызжущий над флейтою двуствольной,

И если ветерок повеет своевольный,

Виной тому сухой искусственный порыв,

Чьи звуки, горизонт высокий приоткрыв,

Спешат расплавиться в непостижимом зное,

Где вдохновение рождается земное!

О сицилийское болото, день за днем

Я грабил топь твою, снедаемый огнем

Тщеславной зависти к величью солнц, ПОВЕДАЙ,

«Как срезанный тростник был укрощен победой

Уменья моего, и сквозь манящий блеск

Ветвей, клонящихся на одинокий плеск

Усталого ключа, я вдруг увидел белый

Изгиб лебяжьих шей и стаи оробелой

(Или толпы наяд!) смятенье!»

Все горит

В недвижный этот час и мало говорит

Тому, кто, оживив тростник, искал несмело

Гармонии, когда листвою прошумело

И скрылось тщетное виденье многих жен:

Потоком древнего сиянья обожжен,

Вскочив, стою один, как непорочный ирис!

О нет! не быстрых губ нагой и влажный вырез,

Не жгучий поцелуй беглянок выдал мне:

Здесь на груди моей (о Фавн! по чьей вине?)

Еще горит укус державный — но довольно!

Немало тайн таких подслушивал невольно,

Обученный тростник, что так бездонно пуст,

Когда, охваченный недугом жарких уст,

Мечтал в медлительных, согласных переливах,

Как в сети путаниц обманчиво-стыдливых

Мы песней завлечем природы красоту

И заурядных спин и бедер наготу,

По замыслу любви, преобразим в тягучий

Томительный поток негаснущих созвучий,

Не упустив теней из-под закрытых век.

Сиринга, оборви свирельный свой побег!

Дерзай, коварная, опять взойти у влажных

Озерных берегов, а я в словах отважных

Картиной гордою заворожу леса,

С невидимых богинь срывая пояса!

Вот так из сочных грозд я выжимаю мякоть

И, горечь обманув, решаюсь не заплакать:

Смеясь, спешу надуть пустую кожуру

И на просвет слежу пьянящую игру

Огней, встречающих мерцаньем ночь седую.

О нимфы, ПАМЯТЬЮ я кожицу раздую

Прошедшего: «Мой взор пронзал снопами стрел

Камыш, где я сквозь пар купанье подсмотрел

Бессмертных спин, страша листву рычаньем гнева.

И вдруг алмазный всплеск! Бегу и вижу: дева

Спит на груди другой, — к невинности ревнив,

Я подхватил подруг и, не разъединив

Переплетенных тел, укрылся под навесом

Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом

К светилу ярому возносится сквозь тень:

Там наши пылкие забавы гасит день».

О ноша девственных взбешенных обольщений,

Укора твоего нет для меня священней,

Когда отчаянно ты губ моих бежишь,

Бледнее молнии, рыдаешь и дрожишь!

От ног бесчувственной наяды к сердцу томной

Передается дрожь и, вид отбросив скромный,

Она вдыхает хмель дурманящих паров.

«Испуг предательский в душе переборов,

Лобзаний спутанных я разделяю гущи

И, раздражив Олимп, объятья стерегущий,

Упрятать тороплюсь самодовольный смех

В колени маленькой богини (без помех

Ей овладел бы я, но от сестры влюбленной

Не отнял — я все ждал, что пыл неутоленный

Переметнется к ней), кто думать мог, что вдруг

Добыча выскользнет из ослабевших рук,

Разъятых смутными смертями, не жалея

Похмельных слез моих. Смириться тяжелее

С неблагодарностью».

Что искушать богов!

Пусть, волосы обвив вокруг моих рогов,

Другие поведут меня к счастливым чащам.

Ты знаешь, страсть моя, как, зрелым и звенящим,

Взрывается гранат в густом гуденье пчел,

И кто бы кровь твою в тот миг ни предпочел,

Она бежит, томясь, навстречу жадной плоти.