Юрий Колкер - Антивенок. Сонеты (1981).

Заинтересованный читатель не почтет лишней историческую справку, относящуюся к этому небольшому сочинению. В 1981 году автор жил в Ленинграде и работал оператором газовой котельной (кочегаром): отапливал дом 6 по Адмиралтейской набережной, один из домов дореволюционной коммерческой застройки, втиснутых между невскими павильонами Адмиралтейства. Здесь же и в трех соседних домах посменно кочегарили поэты Олег Охапкин, Владимир Ханан и Елена Пудовкина, получившие некоторую известность в самиздате и за рубежом, художник Дмитрий Шагин, также отмеченный признанием, и еще несколько человек того же круга. Культурная жизнь била ключом на этом клочке суши. Обыкновенно под вечер, а порою и за полночь, в котельных собирались участники так называемой второй культуры, обсуждались книги и выставки, литературные сплетни и политические новости (т.е., в основном, обыски и аресты в среде наших друзей и знакомых), велись долгие споры о судьбах России и мира, отмечались православные праздники. Здесь обменивались рукописями; здесь ходили по рукам редкие издания, в которых нам отказывала Публичная библиотека; завязывались и обрывались дружеские и романтические связи.

Работа кочегара сводилась к наблюдению за приборами. Отсидев суточную смену, продремав, но чаще — проговорив или прописав всю ночь (как раз в январе 1981 я начал готовить двухтомник стихов Ходасевича, вышедший затем в 1983 в Париже), я утром отправлялся домой — пешком, по набережным, мимо Зимнего и Мраморного дворцов, мимо Марсова поля и Летнего сада, слева оставляя Дворцовый и Кировский мосты, по горбатым мостикам переходя Зимнюю и Лебяжью канавки, а затем Фонтанку, — к Литейному мосту, к себе на ул. Воинова, где в двух шагах от Дома писателя и резиденции КГБ помещалась моя трущобная коммуналка. Дорога отнимала около часа. Если погода была сносной, а новости не слишком мрачны, то, входя к себе, я случалось, записывал один, два, а то и три сонета, сложившихся во время этой прогулки. В дальнейшем стихи подвергались некоторой литературной отделке.

Предваряемый цикл есть, собственно, венок сонетов, — форма искусственная, к которой я никогда не испытывал доверия. Приятель, одержимый страстью коллекционера и собравший около 200 венков, давно уговаривал меня пополнить его собрание; я сердился, называл затею несерьезной, унижающей вдохновение; он настаивал; наконец, я уступил, решив отшутиться и написать пародию, начал — и увлекся. А закончив и оглянувшись, не в первый раз подумал, что искусство возможно (и свобода достижима) лишь в жестких, предустановленных и нерушимых границах.

В. П. Тюкину,

собирателю венков

Версификаторство — забава стариков.

Мой одержимый друг, по твоему наказу

Пускаюсь что есть ног в нелепую проказу,

Хоть я с младенчества не выношу венков,

И в закромах твоих довольно пустяков,

Любовь к высокому отбить способных сразу.

Свободы ищет дух, он отвергает фразу,

Бежит трюкачества, не терпит париков.

Итак, еще один гербарий образцовый,

Формальная игра, привязчивый недуг...

От повседневных дел, от коммунальных мук

Рад улизнуть бедняк, всегда к слезе готовый.

А там, как знать, и мне надежда жизни новой

Сквозь эти шалости — не улыбнется ль вдруг?

5 января 1981

Сквозь эти шалости не улыбнется ль вдруг

Давно желанный стих, в раскованности милой

Соединяющий былую легкость с силой,

Подобно ауре струящийся из рук,

Брат откровения, предшественник наук?

Я близок был к нему: посланник шестикрылый

Явился мне на миг над смыслоносной жилой,

И, был момент, я ждал: он перельется в звук, —

Но я не заслужил высокой благодати

И вдохновения прозрачных сквозняков,

Я духом ослабел и сам искал оков

Средь мелочных трудов и суетных занятий -

И мне теперь, стыжусь, пришлось до нельзя кстати

Версификаторство, занятье стариков.

10 января 1981

Версификаторство — забава стариков:

Мы к формам тянемся, едва утратим форму.

Стареющей рукой задам Пегасу корму.

Умаялся скакун от резвых седоков.

И кто не ликовал под звон его подков?

Седлу и палубе, лихачеству и шторму

Кто песен не пропел? Забава входит в норму.

Но скучно Золушке — и гений был таков.

Распадом личности отмечен злой наш век.

Расплесканный хрусталь не возвратится в вазу.

В соревновательство, мельчая час от часу,

В разнузданный галоп пустился человек.

Пускаюсь в сумрачный и непристойный бег,

Мой одержимый друг, по твоему приказу.

10 января 1981

Мой одержимый друг, по твоему наказу

Берясь за карандаш, твой друг и кочегар

И в мыслях не имел надежд на гонорар.

Возьми десятку прочь, она противна глазу.

Задаток, говоришь? Смотри, в какую фазу

Вступает человек: он духом нищ, он стар!

Копеечный расчет, деляческий угар...

(А впрочем, подожди: оставь ее, заразу.)

Скажи — и будешь прав: я жалкий мизантроп.

Но мысль, опередив лукавую гримасу,

Петляет, как турист по среднему Кавказу,

И спотыкается — известный метод проб.

За нею вслед рука. Почесывая лоб,

Пускаюсь, в свой черед, в нелепую проказу.

10 января 1981

Пускаюсь что есть ног в нелепую проказу

Затем чтоб показать: от этого труда

Ржавеет на глазах кастальская вода,

Мечту на вкус и цвет уподобляя квасу.

Не правда ли? венок — сродни гомеостазу:

В нем мысль из берегов не выйдет никогда,

И точные слова стекаются сюда,

Как математики на овощную базу.

Известно, что сонет — тепличное растенье.

Я случаем забрел под своды парников,

И душный аромат над морем лепестков

Во мне расшевелил фальшивое волненье.

Спешу его унять. Закончу упражненье,

Хотя с младенчества не выношу венков.

10 января 1981

Хоть я с младенчества не выношу венков

За полуправду их (их логика сусальна:

Уж слишком легок труд, уж больно цель банальна —

Нимфеток поощрять и тешить простаков),

Ан вот, глядишь, и я средь прочих дураков,