Гомер - Илиада

Пышно вдоль гребня его колебалась, — работа Гефеста.
Точно как в сумерках ночи свой путь среди звезд направляет
Веспер, которого в небе нет ярче звезды и прекрасней:
Так острие пламенело, которым Ахилл богоравный
В правой руке потрясал, когда Гектору гибель готовил

И обнаженное место на нежном высматривал теле.
Только все члены героя кругом облекали доспехи
Те, что блистательный Гектор похитил, убивши Патрокла.
Было открыто лишь горла, в том месте, где кости ключицы
Шею от плеч отделяют: там раны мгновенно смертельны.

Прямо в то место копье устремил Ахиллес богоравный,
И острие проскочило навылет чрез нежную шею.
Но не коснулось гортани копье, отягченное медью,
Дабы грядущее мог предсказать Приамид Ахиллесу.
Грохнул он в прах, и над ним похвалялся Пелид богоравный:

"Гектор! Патрокла убив, ты ужель уповал на спасенье
И про меня позабыл, ибо я вдалеке обретался?
О, безрассудный! Вдали на глубоких судах мореходных,
Мститель тебя ожидал несравненно сильнее Патрокла,
Я, кто сломил твою силу. И вот твое тело растащат

Хищные птицы и псы, а его похоронят ахейцы".
Изнемогая, в ответ шлемовеющий Гектор промолвил:
"Именем предков твоих и душою твоей умоляю,
Не допусти, чтобы псы растерзали меня пред судами,
Выкуп бесценный получишь и золота много, и меди.

Щедро тебя одарит и отец мой, и мать дорогая.
Только верни мое тело, чтоб жены и дети троянцев
Дома меня погребли и как должно огню приобщили".
Но, исподлобья взглянув, отвечал Ахиллес богоравный:
"Не обнимай мне колен, не тверди мне, собака, о предках!

Если б позволило сердце, я сам, на куски изрубивши,
Съел бы сырым твое мясо, в отплату за то, что ты сделал.
Нет человека, кто б мог от твоей головы ненавистной
Псов удалить, даже если б он свесил и выкуп доставил
В десять и в двадцать раз больше, и столько б еще обещал мне,

Если б Приам Дарданид повелел искупить твое тело
Золотом, равным по весу, — и то на одре погребальном
Не обрядит тебя мать, не оплачет дитяти родного,
Но без остатков пожрут твое тело собаки и птицы".
И шлемовеющий Гектор сказал, испуская дыханье:

"Знаю тебя хорошо. И зачем умолял я напрасно?
Вижу, в груди у тебя таится железное сердце.
Но трепещи, как бы мести богов на тебя не навлек я
В день, как у Скейских ворот Аполлон и Парис боговидный
Гибель тебе приготовят, на доблесть твою невзирая".

Только что слово он кончил, как смерть осенила героя.
Быстро из тела умчалась душа и в Аид опустилась,
Плача о доле своей, покидая и силу и юность.
С речью уже к мертвецу обратился Ахилл богоравный:
"Сам ты покаместь умри. А потом уже встречу я Парку

В день, когда будет угодно Зевесу и прочим бессмертным".
Так говоря, он из трупа копье заостренное вынул,
В сторону бросил и снял обагренные кровью доспехи.
Тут подбежали другие отважные дети ахеян
И красоте удивлялись и росту Приамова сына.

Каждый из них, приближаясь, колол бездыханное тело.
И, обращаясь друг к другу, они меж собой говорили:
"Боги! Теперь сын Приама как будто нежнее на ощупь,
Нежели в день, как зажег корабли он огнем истребленья".
Так говорили они и оружие в тело вонзали.

Тою порою доспехи совлек Ахиллес богоравный,
Стал посредине ахеян и слово крылатое молвил:
"Милые други, вожди и советники войска данайцев!
Ныне, когда благосклонные боги нам дали осилить
Мужа, кто более зла причинил нам, чем прочие вместе, —

Не попытаться ль с оружьем ударить на город троянцев,
Чтобы разведать, какие питают намеренья в мыслях:
Крепость хотят ли покинуть, со смертью Приамова сына,
Или упорствовать будут, на гибель его невзирая?
Только зачем мое сердце теперь озабочено этим?

Непогребенный лежит, не оплаканный перед судами
Милый Патрокл. Его никогда не забыть мне покуда
Станет дыханья в груди и носить меня будут колени.
Пусть об усопшем должны забывать мы в жилище Аида,
Все же и там вспоминать о возлюбленном буду я друге.

Ныне, о, дети ахеян, хвалебный пеан распевая,
К быстрому флоту вернемся и тело захватим с собою.
Славу мы добыли ныне великую, жизни лишили
Гектора, кем до сих пор похвалялись троянцы, как богом".
Молвив, на Гектора он недостойное дело замыслил,

Мышцы ступни позади на обеих ногах проколол он
Между пятою и костью, ремни прикрепил к ним бычачьи
И с колесницей связал, голова по земле волочилась.
После он стал в колесницу, подняв дорогие доспехи,
Тронул бичом лошадей, и они полетели охотно.

Тучей поднялся песок над влекущимся телом, и кудри
Темные с прахом смешались, в пыли голова его билась,
Дивно прекрасная прежде, теперь осужденная Зевсом
На поруганье врагов, на родимой земле Илионской.
Так голова Приамида грязнилась в пыли. А Гекуба

Милого сына узрела и стала рыдать безутешно,
Волосы, плача, рвала, далеко покрывало откинув.
Жалобно громко стонал и отец, и кругом вся дружина,
В городе жители все предавались стенаньям и воплям.
Было похоже на то, как если б высокая Троя

Вся от основ до вершины пылала, объята пожаром.
Мужи держали с трудом исступленного скорбного старца.
Он из Дарданских ворот на долину идти порывался.
В прах он упал, расстилался по грязной земле, умоляя
И называя отдельно по имени каждого мужа:

"Други, оставьте меня! О, пустите, на скорбь не взирая,
Выйти из города мне одному и направиться к флоту.
Буду молить о пощаде того вредоносного мужа.
Возраст, быть может, почтит он и старость мою пожалеет.
Ибо отец Ахиллеса таков же как я, — знаменитый

Старец Пелей, воспитавший его на погибель троянцам.
Всем причинил он страданья, а мне еще больше, чем прочим.
Сколько, жестокий, убил у меня сыновей он цветущих!
Но и печалясь о всех, ни о ком я так громко не плачу,
Как об одном. В Аид низведет меня горе о мертвом

Гекторе милом. Зачем на моих он руках не скончался!
Мы бы насытились плачем, мы б вдоволь над ним нарыдались, —
Мать, что его родила, злополучная, вместе со мною".
Так говорил он, рыдая, и граждане рядом стонали.
Горестный плачь подняла и Гекуба средь женщин троянских:

"Сын мой, теперь без тебя как я жить, горемычная, буду,
Вытерпев столько печали? И ночью, и днем перед всеми
Ты моей гордостью был, о, защита троянской твердыни,
Славных троян и троянок, тебя принимавших как бога,
Ты бы, живой, навсегда пребывал их великою славой.