Наварр Момадэй - Путь к Горе Дождей

В творческом почерке Момадэя постепенно сформировалась одна характерная особенность. Поверхностному наблюдателю она может показаться просто повторением. Но углубленному взгляду здесь предстает ряд мотивов, проявляющихся в новых и новых вариациях от произведения к произведению. В общей ткани повествования они напоминают мотивы единой симфонии. Это темы Имени, Маски, Медведя и пр. Поэтому «Древнее дитя» можно представить и как роман-симфонию, выдержанную и в музыкальной гамме (тема Билли Малыша), и в живописной (тема Сета). Тема Медведя, подспудно управляет всем развитием сюжета и несет кульминационный смысл. Это одна из доминирующих линий и в графике Момадэя. По воле провидения, случилось так, что в творческую судьбу Момадэя органично вошла и тема России. Сначала – через знакомство с Советским Союзом, куда он был приглашен в числе первых иностранных профессоров для чтения лекций в Московском университете. Он провел в России полгода – достаточно долгий срок. И хотя многое было закрыто для иностранного преподавателя, никто не навязывал ему своего общества, не мешал бродить по улицам Москвы, и он спокойно мог наблюдать жизнь города, поглощая горячие пирожки среди зимней стужи. В России Момадэй много фотографировал, и в этом амплуа проявив глаз подлинного художника. Он завел немало знакомых и друзей, побывал в республиках Средней Азии. Студенты, слушавшие его лекции в ту пору, помнят, что каждую он начинал новым, только что рожденным стихотворением. Так появились «Вид прерий №1», «Абстракция: старая женщина в комнате», «Станция Краснопресненская» и, наконец, «Везде есть улица в ночь».

Русская тема – особое измерение в творчестве Момадэя; далеко не сразу, но она заняла по-настоящему сквозное место в его творчестве. Сначала – всего два упоминания в «Именах» – о самаркандских базарах, да о сопоставимости территориальных размеров СССР и США; позднее – более подробные пассажи в «Беседах с Момадэем»: «Ч. Вудард: “Вы сказали, будто пребывание в России благотворно сказалось на Вашем сочинительстве и на графике. Отчего, как Вы думаете?” Момадэй: “Мне кажется, сыграла роль изоляция… Ощущение, что я нахожусь так далеко от родной земли. В России во мне изнутри разрасталось чувство одиночества, какого я не знал прежде – в других местах и периодах. А обернулось оно творчеством. Я стал писать. И начал рисовать, как никогда прежде. Что-то произошло: я просто не мог остановиться. А потом все переросло в нечто большее. Россия стала для меня стимулом. Но в точности сказать трудно, как именно все сложилось”».

С течением времени многое прояснилось – в том числе, потому что «Россия стала стимулом» и навсегда осталась приятным воспоминанием, в которое писательхудожник не раз с охотой возвращался. И вот, спустя годы, в последней книге – окончательное признание: «Нечто, скрытое в той поре и местопребывании вызвало во мне волну – своего рода творческий взрыв. Я без конца писал стихи, частью о природе родного Юго-Запада, вызванные, мне кажется, острой тоской по дому. И еще – я начал делать наброски. Рисование вдруг стало для меня очень важным делом. Я пропадал в музеях и галереях, углублялся в такое количество русских альбомов, какое только мог найти. Вернувшись из Советского Союза, я вывез оттуда новый способ видения мира и жажду запечатлеть его. Я переходил от угля к краскам, от черно-белого к цветному изображению, от бумаги к холсту и обратно». И вот, уже к концу 70-х, возникла первая серия графических изображений степных воинских щитов, вместе с текстом прямо в пределах изобразительного пространства: «Щит левой руки», «Щит бизоньего хвоста», «Щит охоты на антилоп» и другие – всего шесть. Так родился новый жанр, вобравший изобразительность и музыку художественного слова, преображенный индейский традиционализм и европейскую школу. А во время визита 1993 года на выставку щитов в Доме Художника в Москве Момадэй категорично заявил: «Как график, я начался в России». Так пришел Момадэй к двойному юбилею – тридцатилетию собственного творчества и 500-летию открытия Америки Колумбом. Небольшая книга подарочного исполнения – «В присутствии Солнца: собрание щитов» (1991) – была вскоре переиздана в расширенном варианте, с добавлением подборки стихотворений, накопившихся за тридцать лет (1961-91). Таков был вклад художника в спор о том, удалось ли аборигенной культуре пережить пять столетий этноцида и аккультурации. Каждый из сколь-нибудь значительных индейских литераторов – Джеральд Визенор, Луиза Эрдрик, Лесли Силко, Джек Форбс и другие (если говорить только о прозе) – подготовил к этой дате по книге и постарался вовремя опубликовать ее. Путь Момадэя был иным: не публицистика, не сатира или бытовая эпопея – нужно было таинство прозрения в поэзии и прозе, священное откровение в традиции народных шаманов. Шестнадцать коротких «видений», стихотворений в прозе или легенд составили содержание «Собрания щитов». Каждому соответствовало и графическое изображение, неотделимое от поэтического текста. Здесь трудно отделить авторский вымысел от традиционного предания, подлинного происшествия, сохранившегося в памяти народа – да и не нужно: в синтезе как раз и заключено обаяние Момадэя – сказителя. Знакомясь с «Собранием щитов», в сопоставлении с ранними поисками Момадэя, можно явственно видеть, что образ магического воинского щита, с его богатыми эстетическими возможностями, не покидал автора многие годы. Смысл щита как культурной реалии и произведения искусства Момадэй прекрасно раскрывает во вступлении к книге. В нашем издании читатель найдет дополнительный материал по магическому значению воинского щита у степных племен (см. Приложение).

Важно осознавать, что в связи со щитом писатель-художник преображает уже имевшуюся отлаженную традицию богатого духовного содержания. В литературной части Момадэй развивает сакральные сюжеты о вещих откровениях, а в графике – традицию мистической живописи равнинных индейцев. В концепции современных индейских графиков и писателей семантика воинского щита сильно возросла. Он стал средоточием множества традиционных и современных идей; среди них – духовный портрет личности, которая должна составить себе щит, согласно содержанию своего пути, и тем найти собственное место в Круге Жизни (так осмысляет щит другой яркий аборигенный писатель, Хаймийостс Сторм). И наконец, само художественное произведение – будь то графическое изображение, новелла, роман или стихотворение – становится завершенным «щитом», заключая в себе живую силу, превращается в средство выживания культуры. «Щитовым» композициям Момадэя свойственно и поэтическое, и медитативное, а подчас и притчевое начало. Нам открываются, собственно, человеческие судьбы, вместе с драматическими уроками или мучительными вопросами, на которые ум тщетно ищет ответа, склоняясь перед таинством бытия. Все эти годы Момадэй активно погружается в эссеистику. Один за другим появляются очерки на темы индейской культуры, отклики на памятные встречи и посещения святынь (среди них – мистические «колеса» доисторических обитателей американских прерий и Троице-Сергиева Лавра), размышления над проблемами эстетического плана и устного народного наследия. В конце концов, они составили отдельную книгу: «Человек, сотворенный из слов» (1997).