Наварр Момадэй - Путь к Горе Дождей

Феномену Н. Скотта Момадэя трудно подобрать аналог. Прежде всего, потому что у этой творческой личности множество ипостасей, каждая из которых подобна новому чуду, способному послужить темой самостоятельной беседы и анализа, ибо каждая связана с удивительными открытиями. Путь этого мастера богат откровениями, он полон новаторства во всех сферах творческой деятельности, где бы ни проявлялась щедрая натура этого человека.

Бросив взгляд из сегодняшнего дня, с вершины по имени Тсоай-тали (индейское имя Момадэя) в минувшее, отметим первое и самое заметное – роль писателя как основоположника целой литературы. Камерное событие, связанное с изданием в 1967 году повести «Странствие Тай-ме» (первоначальный вариант «Пути к Горе Дождей»), фактически положило начало современной литературе «коренных американцев», в том числе, так называемому «прерийному роману» и вообще всей системе приемов и средств этого направления в американской прозе, среди авторов которой Момадэй до сих пор остается высочайшей вершиной. К этой небольшой повести, со всём многообразием ее свойств, нам еще предстоит вернуться. Новой этапной вехой в творческом развитии Момадэя-писателя стал роман «Дом, из рассвета сотворенный» (1968), через год награжденный премией Пулитцера . Книга сразу вызвала оживленные споры, поскольку вместе с новым героем и проблематикой в литературу вошел и новый художественный язык. Образ мятежного юноши, индейского ветерана Второй. Мировой, поставленного по воле XX века, между двумя мирами – американским и традиционно-индейским – вобрал в себя судьбы многих созвучных аборигенных характеров.

Главный персонаж романа, с символичным именем Авель, действительно стал символом современной индейской молодежи, «витязем на распутье», дальнейший путь которого, при всей стойкости героя, полон неясностей, как и у многих его соплеменников. Но драма его судьбы явно контрастирует с впервые заявленной и мощно зазвучавшей темой «пути народа к рассвету» – идеей духовной неистребимости народа и его ценностей, воплощенных в традиционной культуре, среди которых – поддержание жизни и гармонии в мире и следование высоким урокам, преподносимым человеку самой природой. Поэтому в романе в более явном виде, чем в предшествовавшей ему повести, проявился дух манифеста живой индейской культуры. Книга открыто выступила от лица всех аборигенных культур, поскольку обозначенный в ней конфликт – между природой и человеком, между цивилизацией и культурой – стал ведущим во второй половине нашего века. Вскоре по роману был снят фильм, где роль главного героя впервые сыграл актер-индеец Лэрри Литлберд В крупной литературной форме рельефно выявились характерные качества Момадэя как художника слова: особое внимание к фразе, поэтичность и ритмика в неповторимой атмосфере особой «магии» речи. Сам роман, отчетливо уподобившись ритуалу от традиционного устного зачина до концовки, при кольцевой композиции и четырехчастной структуре – явил творческую парадигму для нарождающейся новой индейской прозы, воспринятую, осознанно и неосознанно, многими последователями его автора. Другими словами, о себе громко и внятно заявил невиданный дотоле мир, сопоставимый разве только с такими параллельными тенденциями и феноменами современности, как магические миры Гарсиа Маркеса и Чингиза Айтматова (позднее близко познакомившегося с Момадэем).

В связи с романом в критике встал вопрос о литературных пристрастиях и влияниях на Момадэя. Их действительно довольно много, и самых разных: это Уильям Фолкнер, Айсек Диннесен, Шекспир, Герберт Мелвилл и традиционные индейские сказители. Но все они лишь помогли ему «осознать некоторые вещи лучше, чем я сам их понимал», говоря словами самого писателя, которому во всем удавалось остаться неповторимым. Однако истории племени, осмысленной через личную судьбу, оказалось недостаточно, и она была дополнена историей самостановления художника в аборигенной семье, прослеженной через несколько поколений. Книга «Имена» (1974) стала художественной автобиографией писателя и одновременно – индейской версией «Портрета художника в юности». В то же время она продолжила поиск аборигенных корней, истоков и смысла «имен», соединяющих поколения, культуры и традиции. Ибо, говоря словами автора, «представление о чьих-либо предках или потомках есть представление о самом себе». Момадэй вновь предложил читателям издание нетрадиционного типа. Книга «Имена», вобрав в себя множество фотографий, авторских рисунков, шрифтовой игры, обозначившей различие планов повествования, воспоминаний и прозрений, стала поиском откровения – о себе, об упоении творчеством, о таинстве бытия. Характерно, что писатель начинает книгу одновременно с мифа о происхождении племени кайова и с происхождения собственного имени: появление этноса предшествует и обусловливает рождение автора, а на эстетическом и смысловом уровне оба события уравниваются. Конечно, важна и биографическая канва, где многое раскрывается в авторской рефлексии. Будущий писатель родился в 1934 году в городке Лоутон штата Оклахома, неподалеку от Горы Дождей и резервации кайова. Ред-ривер, Уошито, Седловинная гора, форт Силл и другие названия, прочно вошедшие в историю страны, стали неотделимы и от его сознания. Отец – Эл Момадэй из племени кайова – был известным художником с собственной студией и «индейским торговцем». В жилах матери, Натачи, текла смешанная кровь поколений белых людей и индейцев чероки. Она была автором детских книг и преподавателем в индейской школе. Текст «Имен» проясняет двуаспектность аборигенного наследия Момадэя: синтез американского Юго-Запада, оседлых обитателей многочисленных деревень пуэбло (особенно Химес, где он прожил немало лет) и навахо, а также степняков- кочевников, кайова. «Я ступаю по земле Юго-Запада, – говорит писатель, – а след мой – на равнинах». Книга, в числе прочего, рассказавшая историю обретения индейского имени писателя (поездка к Каменному Древу и наречение именем Тсоай-тали), стала метафорой обретения собственного места в искусстве, гимном Бытию и размышлением о преемственности поколений. «Всем, чьи имена я ношу, и тем, кто носит мое», – гласит ее посвящение. В этой книге, как и прежде, под одной обложкой сплетается много историй, и оттого знакомство с ней, обрамленной старыми фото из семейного альбома, становится удивительным опытом. Подобно описанным ранее героям (здесь он сам выступает в этой роли), автор воспринимает мир с таким «дивованием и упоением», что острота и самоотверженность его чувства легко передаются читателю.