Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

В Звенигород, прихваченный морозом,
Слетаются овсянки и щеглы.
В Звенигороде ласковым навозом
Заснеженные улицы щедры.

В Звенигороде возле гастронома,
Где теплый конь приладился к овсу,
Вертлява, любопытна, востроноса,
Синица растрезвонилась вовсю.

Еще бы не свистеть! С людьми-то лестно.
Дымится город, трубами маня.
Звенигород синиц берет у леса,
А лесу отдает взамен меня…

Январский снег, звенящий тонко,
Лыжня лесная для забав.
И эта девочка-эстонка
С январским ветром на зубах!..

Мы не бежали — мы летели,
Неслись на крыльях озорных,
И друг на друга не глядели,
И обгоняли остальных,
И лыжи верные не липли —
Скользили, слушались легко.

Потом прошли деревню Липки,
Там пили чудо-молоко.

И были сказки за кустами,
Глаза в серебряной пыли…
Опять неслись. Потом устали.
Искали путь,
Потом нашли.

Мы не заботились в столовке,
Что для кого-то смех нелеп,
Щепотью брали из солонки
И густо сыпали на хлеб,
Галдели, требуя добавки,
Орали бравое «ура»,
Робели старенькие бабки,
И улыбались повара.

Потом был вечер,
Он, как олух,
В истоме лез через кусты,
И снег жевал, и между елок
Искал эстонские цветы.
И пахло хвоей и щепою,
И мглу на небо налило,
И вечер звезды брал щепотью
И густо сыпал на село.

Я видел ручьи —
Тарахтит ручей,
Гремит ключами, как казначей,
Несется, подпрыгивая и лязгая,—
Не ручей, а сплошная кавказская пляска.
Мой — не такой.
Он не мечет пеной.
Он течет спокойно,
Я бы даже сказал — степенно.
Он в степенстве подобен папскому нунцию,
Его не заставишь бежать скорей.
Но он выполняет важную функцию —
Лес поит и лесных зверей.

Наверно, только звериные выродки
Не знают дороги к этой вырубке.
Место это вроде клуба лесного,
Так сказать,
Лесного коллектива основа.
Тут и звери-мамы
С детьми малолетними,
И старушки в панамах
С неизменными сплетнями,
Тут ребята из разных классов (и видов)
Хохочут в сторонке, остроту выдав,
Но чтоб не развиться
Взаимной ярости,
Каждый вид резвится
В соответственном ярусе.
На елке белки
Играют в считалки,
Журчалки в горелки
Играют в таволге.
А по дну речонки,
Оживленно судача,
Гуляют ручейники
Без отрыва от дачи.

В заводи темной снуют тритоны,
И забот у каждого — по три тонны.
Скажем прямо: икринку выметать —
Это не то что лосенку вымя дать.
(Я лосиху обидеть отнюдь не жажду,
Но учтите тяжесть тритоньего труда:
Надо склеить конвертом
Травинку каждую
И икринку каждую
Запечатать туда!)

Так проходят здесь дни — в делах и визитах,
И никто часов не считает толком,
И не нужно никаких дополнительных реквизитов
К этим ромашкам
И к этим елкам.
Ах, черт!
Я тоже люблю вот это —
Прогретое солнцем лесное лето.
Чтоб лечь на припеке
В высокой травище,
А сбоку
Какая-то птаха свищет,
И кроны осин
Дрожат, как подранки,
И скромная синь
На небесном подрамнике,
И бронзой окрашен
Сосновый багет,
И мураш бесстрашно
Ползет по ноге.

А между тем и темнеть пора,
И темпорариям [2] Рана темпорариа (Rana Temporaria) — травяная лягушка. спать пора —
Уже дрозд поет и соловей поет,
А ведь Рана очень рано встает!

Сном любой заражен,
Но чтоб не было хворости,
Мы костер разожжем
На отборнейшем хворосте,
А потом на перине
Из еловых лап
Зададим звериный
Непробудный храп.

Так приятно проснуться
В сверканье и гаме,
И по этому нунцию
Шлепать ногами,
И знакомиться с теми,
С кем еще не знаком,
И себя
Безусловно
Не считать чужаком!

Люблю я Птичий рынок,
Там царство птиц и рыбок.

Бросьте вы догадки,
Едемте со мной!
В девять у Таганки
Каждый выходной.

Люблю я Птичий рынок,
Но не всё подряд,
В рыбках я не прыток,
Люблю я птичный ряд.
Я хожу здесь праздно,
На душе прекрасно,
До чего здесь разно!
Даже смотрят разно!
Ласково — любители
Мелодичной твари,
А ее губители —
В думах о товаре.

Дядя Миша, стрелочник,
Козырек заломан,
Предлагает пеночек,
Да не нам, зеленым,
Не глядит на деньги,
Бровь тяжела:
«Лучше-ка, студентики,
Берите вы щегла».

А вот мыслитель с тростью,
Он тут не ради выгод,
Он говорит со страстью,
Он излагает вывод:
«Не принимайте душа,
Не делайте зарядку,
Лучше просто слушайте
По утрам зарянку!»

По соседству в ящике
Кучею скворцы.
Аж хрустят как хрящики
Стихшие певцы.
Я гляжу на ворога,
Он стоит, мордаст.
Он не то что скворушку —
Он отца продаст!

Люблю я Птичий рынок —
Толкающий, толкующий,
Законный поединок
Пичуги и акулищи.
Разно здесь толкуют,
Всяко здесь торгуют.
Западки да сети,
Старички да дети…

Каждому положен свой Державин —
Тот, что нас обнимет, в гроб сходя.
А уж как творим, на что дерзаем,
Это будет видно погодя.

Каждому положен свой орел —
Тот, что осенит крылом могучим,
Дабы ты могущество обрел
И парить над бездной был обучен.

Мой орел был рыж и синеглаз,
Дело было зимнею порою,
Подошел старик Державин к строю,
Улыбнулся каждому из нас.

Каждому из нас, кто пел в строю,
Он улыбку подарил свою,
Каждого пощекотал усами —
Остальное добывайте сами.

Добываю.
А земля взяла
Моего веселого орла,
И давным-давно «Литературка»
Обронила должную слезу.
Я-то лично ни в одном глазу.
А никак не забываю турка.

Каждому положен свой Хикмет —
Рыжая рискованная птица.
А уж не положен — значит, нет,
Нечего тогда и шебутиться.

Нам-то хорошо, у нас кредит:
Всю агитбригаду в миг удачи
Целовал Назым на зимней даче!
Это нам отнюдь не повредит.

Бурьян, канавы, мокреть.
У колышка — коза.
На нас, лохматых, смотрят
Круглые глаза.
Блей, коза, и мекай,
Кумекай, что и как!
На колышке фанерка,
Написано: «ФИЗФАК».
Не рвать козе листочка,
Травы не пригубить.
Написано — и точка,
Так тому и быть!

На страх козе-дурехе,
Слякоти на страх
Прокладываем дороги
На Ленинских горах.
Ой, утро, утро, утро —
Копай, и все дела!
Ох, вечер, вечер, вечер —
Лопата тяжела.
Не поднять, не вывернуть,
Не прижать ногой.
Не вытащить, не выковырнуть
Глинищи тугой.