Фердинанд Фингер - Любовь и жизнь, похожие на сон

Недавно книгу я случайно приобрел,

И в ней о веке девятнадцатом прошедшем говорилось,

Я так был рад, что я ее прочел,

И что с людьми за эти двести лет случилось.

На двести лет назад вдруг жизнь перенеслась

В тот «век серебряный», блестящий,

Когда «эмпайра стиль» дошел до нас,

Чудесный стиль, каким он был изящным.

Исчезли кринолины, фижмы навсегда,

Их заменили чудные в шнуровочке корсеты,

И девушки тонюсенькие, как оса,

На каблучках скользили по паркету.

Часы отмеривали время, не спеша,

И снежный вихрь гонялся за пролеткой,

А в ней, бывало юноша дрожа

Признания в любви шептал красотке.

Ведь делалось в том веке – все для красоты,

Фронтоны на домах, оконные оплетки,

Просторы площадей, цветущие сады,

Чудесные и легкие венецианские решетки.

Без крепостного права расцвели

Сословья русские в том времени невероятно,

Крестьянин русский – кровь земли,

В одежде выглядел и скромно, и опрятно.

Венецианова картину посмотри,

Там девушка-крестьянка пашет поле.

Какой кокошник, платье до земли,

Руками сделанная ткань в цветном узоре.

На девушку приятно мне смотреть,

Достоинство и честь в ней отражались,

Тысячелетняя традиция – ей не перечь,

В том девятнадцатом Венециановым отображалась.

Там, в девятнадцатом, сомненья были у людей,

Все правильно, иль поступают не по Богу,

Стеснялись, жили в скромности, пытались поскорей

Исправить, может быть, ошибки – выйти на дорогу.

Ну, посмотрите фотографии профессоров,

Что юность нашу и надежду обучали,

Какое в них достоинство и жизни знание основ,

Кого в двадцатом вдруг мы потеряли?

Великий век, как одарил всех нас,

Созвездием имен великих в мире,

Имен, которые не услышишь ты сейчас,

Они бриллиантами сверкают в памяти поныне.

Чайковский, Мусоргский, Шопен, там Шуман, Бах,

Там Гайдн, Глинка, Моцарт, Шуберт и Сальери,

Бетховен, Вагнер, Лист, Бизе и Оффенбах,

Россини, Донацетти, Штраус, Брамс – закончим на примерах.

Созвездию космической «Плеяды» не вместить

Тех звезд блистательных в свои пределы,

Какой же горстью бросил их Господь, чтоб освятить

Нам землю грешную в своих наделах.

А с техникою там невероятное произошло,

Почти до окончания века ведь ни электричества, ни газа,

О радио, машинах ведь не знали ничего,

С болезнями бороться как, как победить заразу?

О самолетах, космосе и атомных АЭС

Ведь в восемнадцатом и не мечтали.

Не знали «Handy», что берешь ты в лес,

О поездах и телевиденье и не подозревали.

Рентген и Нобель, Форд и Эдиссон,

Ампер, Вольт, Пастер и Тесла,

А братья Райт и Даймлер-Бенц, нет – это был не сон,

Там, в девятнадцатом, они творили вместе.

Художники блестящей бесконечной чередой

По веку девятнадцатому прошагали,

Чернил не хватит описать всех тех картин порой,

Которые в музеях вы видали.

Сера и Гойя, Ренуар и Пикассо,

Ван Гог, Дали и Репин живописью потрясали.

Тулуз Лотрек, Крамской, Синьяк, Коро,

Там, в девятнадцатом, все это создавали.

А прозы и поэзии не счесть,

Что нам оставили писатели, поэты,

Прекрасные творенья их не перечесть.

Не хватит человеческого времени на это.

Там, в девятнадцатом, река была рекой,

Ты мог пригоршнями испить ту воду.

Попробуй-ка сейчас, читатель дорогой,

С дизентерией будешь под больничным сводом.

Сейчас и в лес не хочется идти,

Ведь гриб в обнимку с радиацией, не знали?

Ее в нем столько, в крик кричи.

Эх, лучше счетчик Гейгера глаза бы не видали.

Крестьянин свой заладил бреде пек. [22]

Его под водоросли сунул, топнул ножкой,

И рыбу из него ты только собирай, дружок,

Из бредня высыпется полное лукошко.

А дальше. Божеский закон – он ведь суров.

Живите на земле, плодитесь, размножайтесь,

Несбыточных не будет больше сладких снов, «Серебряный» не повторить, и не пытайтесь.

P. S.

Лукошком рыбу больше не поймать,

А время нам теперь уж не замедлить.

Мне кажется, почти в средневековье мы опять,

Ведь человеческую жизнь копейкой можно мерить.

Всю душу я разбередил и растревожил,

Все те, с кем время проводил когда-то я,

Пришли ко мне, но в старости, похоже,

Не постарев, красивые, как в юные года.

Встречался с ними я играючи тогда,

Без слов любви и обещаний,

И расставался просто, как всегда,

Забыв назначить новое свиданье.

Как буквы алфавита, помню я,

Часы ночные познаваний,

Я не забуду ни за что и никогда

Минуты сладостных свиданий.

Во всем я благодарен вам, красавицы мои,

Ни за какие блага не отдам минуты дорогие,

Вы отдавали бескорыстно мне тела свои,

Свои тела и души, не чужие.

Я с наслаждением входил в ту глубину,

В необъяснимую, ту, из которой вышел,

Известна Богу только одному

Та глубина Греха, что осужден всевышним.

Одна беда была лишь только в том,

Что не было Любви в свиданьях.

Был плотский грех тогда вдвоем,

Грех без любви и без страданий.

Божественная библия всегда во всем права,

Что целомудрие всегда всего дороже,

Прелюбодейство – грех. Те вечные слова,

Которые единственно лишь с правдой схожи.

Я вами был немыслимо испорчен навсегда.

Истратив свежесть чувств, их чистоту почти задаром,

Я лучше б женщин меньше знал тогда,

Но поздно, и гори воспоминания пожаром.

Хотел бы чистым быть пред Богом я.

Но время – время ничего не позабыло…

Не получается, виновный пред тобой всегда,

Я получу свой приговор за все, что было.

Ах, осень – осень! Ты печальна и прекрасна…

Сегодня расстаюсь охотно я с тобой,

И цвет листвы твой желто-красный,

Кружится над моею головой.

Твой желтый лист, кружась, напоминает,

Что исчезают в никуда мои года.

Я не хочу, чтоб осень золотая

Вдруг повторила слово «никогда».

Как не хочу его я больше слышать,

В осеннем увяданьи затерялся я.