Анатолий Жигулин - Летящие дни

Я частенько в больницах лежу —
Крепко голову пуля задела.
Я о мерзлых распадках пишу.
Впрочем, это особое дело…

Не смущайте вопросом меня,
Почему мне медали не дали.
Я участник большого огня.
Это, может, важнее медали.

СЕРЖАНТ РЫБАКОВ
Осмотрено, мин не обнаружено.
Сержант Рыбаков…
Разминировано.
Сержант Рыбаков.
Надписи на руинах Воронежа, 1943 г.

Был он юный, но очень серьезный.
Понимал как сапер — изнутри,
Над какою погибелью грозной
Колдовал от зари до зари.

Это мы понимали и сами,
Рядовые мальчишьих полков.
На три года всего с месяцами
Был он старше, сержант Рыбаков.

Но не страшно мне было нисколько.
Он меня, словно старший мой брат,
Называл по-ребячески:
— Толька!—
Я — по званью:
— Товарищ сержант!

Но тревожно мне было признаться,
Слышать голос его ледяной:
— Отойди-ка, брат, метров на двадцать
Или спрячься за той вон стеной.

Не случайна была с укоризной
Строгость синих прищуренных глаз.
Ведь сапер ошибается в жизни,
Как известно, один только раз…

И ушли они с фронтом на Запад.
Но остался со мной навсегда
Этот горький тротиловый запах,
Этих лет горевая беда.

Было много и крови, и жажды.
И фугасных,
И прочих силков…
Если вы не ошиблись однажды,
Отзовитесь, сержант Рыбаков!

ОСВОБОДИТЕЛЯМ БЕЛГРАДА

В этом парке белградском
Я видел впервые,
Как из разных столиц,
Из далеких сторон
Поклониться погибшим
Спешили живые,
Словно в горестный день
Похорон.

На рябинах алели
Кровавые пятна.
И притих в ожиданье
Скорбящий народ.
Вдруг сказали по-сербски,
Но очень понятно:
— Русских, русских
Скорее вперед!

И мы вышли вперед —
Я и Лазарь Карелин.
Лазарь здесь воевал,
Я встречался с войной
Вдалеке.
Югославские розы,
Как пламя, горели
На колючем от хвои
Венке.

А над нами — солдат
В нашей русской пилотке.
Весь из белого мрамора,
Словно в память
По русским снегам.
Мы к нему подошли
По-военному четко
И венок прислонили
К его сапогам.

И стояли минуту,
А может, и больше,
Подавая другим
Этот скорбный пример.
А потом подошли
Делегаты из Польши,
Представители Франции
И ГДР…

А потом в вышине
Над землей необъятной
Голосами турбин
Горевал самолет.
И звучало по-сербски,
Но очень понятно:
— Русских, русских
Скорее вперед!

ЧЕРНЫЙ ЧАС
Памяти Есенина, Маяковского,
Цветаевой…

Я порой хочу себя убить.
И никак мне это не забыть.

И удавку делал, и петлю.
А ведь жизнь — немыслимо люблю!

Как это случается у нас,
Что такой приходит черный час;

Что такая настигает сеть:
Где-то в ванной горестно висеть?

Жаль, что мой бельгийский пистолет
Потерялся где-то в мраке лет.

Помню, помню холодок ствола.
Юность ошалелая была…

С пистолетом легче и верней
Оборвать судьбу постылых дней.

А с веревкой — невеселый стих —
Передумать можно в крайний миг.

Только поздно будет — вот беда.
И слеза застынет, как слюда…

Жаль, что мой бельгийский пистолет
Потерялся где-то в мраке лет…

СЧАСТЛИВАЯ ПРИМЕТА
Ирине

Есть в тайге счастливая примета:
Если утром по дороге — вдруг
Поперек намеченного следа
Перейдет — проскачет бурундук —

Значит, будет славная охота,
Если ты охотник иль рыбак…
И сверкает в соснах позолота.
И вкуснее курится табак…

Если ты старатель-одиночка,
То тебе сулит бурундучок,
Что блеснет в песке на дне лоточка
Самородок с детский кулачок…

Я прошел серебряные дали
У суровой северной реки.
Сотни раз мой путь перебегали
Милые зверьки — бурундуки…

И случилось верно по примете:
Я судьбу нелегкую избыл.
Я вернулся,
И тебя я встретил,
И тебя навеки полюбил!..

…А недавно шел Москвою ранней.
Хорошо вдоль скверика идти.
Голубой туман воспоминаний
Быстро таял на моем пути.

День клубился в световой пыли.
Шел я в иронической печали:
Ни единой премии не дали,
Малою наградой обошли…

И вот здесь-то совершилось чудо:
Рыжий, словно пламени клочок,
Взявшийся неведомо откуда,
Путь перебежал — бурундучок.

КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ

Я мальчишкой не бегал на фронт —
Фронт стоял у родного порога.
Блиндажами изрыт огород.
Автоматчик стоит у ворот.
И пылится — за танком — дорога.

По сигналам далеких ракет
Ночью вдруг запылает «катюша».
А наутро ударит в ответ
Шестиствольный немецкий «ванюша».

И в тайге, и в пустыне я был.
Много видывал разного люду.
Много в жизни всегда позабыл.
Минометный обстрел — не забуду.

Я тяжелые рельсы таскал
В голубой от мороза Сибири.
Я опасные руды искал,
Задыхаясь в квершлаге от пыли…

А потом: Колыма-Колыма,
Про которую в песне поется,
Там большая-большая зима
И короткое летнее солнце…

Я поэтом нечаянно стал —
Просто жизнь так сложилась счастливо.
Я еще от нее не устал
И всегда повторяю: спасибо.

Я под рельсы плечо подставлял…
А потом в «стихотворной артели»
Я Советский Союз представлял
В Бухаресте, в Париже, в Марселе…

Там, в Марселе, стреляли в меня.
Но, по счастью, опять не убили…
…Тает дымка июльского дня,
Облака дождевые проплыли.

В Переделкине церковь звонит.
Родничок из обрыва струится…
Я не очень еще знаменит,
Но Литфонд для меня не скупится.

А стрижи над лужайкой снуют.
Дремлют ели над нивой колхозной.
Дали дачу — последний приют
В этой жизни — прекрасной и грозной.

ДОМ БЛОКА

Жизнь поэта после смерти —
Вечный спор добра и зла…
Книги, дали и повети,
Память, злая, как стрела,—
И опять — осока, ветер —
Чем душа его жила.

Что ж, музей, конечно, нужен.
Но уж если нет его,
Пусть пока метель покружит,
Пусть пока ласкает стужа
Этот взгорок для него.

Жаль, конечно, что спалили,
Дымом к небу вознесли.
Огонек всегда любили
На великой на Руси…