Натан Альтерман - Переводы из Альтермана

из огромного пестрого стада.

Оттого даже дети, по малости лет,

знали точно и твердо: спасения нет,

и просили у мамы, идущей вслед:

не смотри, не смотри, не надо…

Плаха сыто стонала, журчал кровосток,

и отец христианнейший в Риме

не спешил на подмогу с заступным крестом,

чтоб хоть день постоять рядом с ними.

Чтоб хоть день постоять под ножом мясника –

как стоят наши дети века и века.

В подземельях спасали от бомб и воров

побрякушки, скульптуры, полотна…

Но тускнеющий взгляд наших мертвых голов

не тревожил музейные окна.

Не смотри на нас, мама, – на ямы и рвы,

на весь мир этот, ставший погостом…

Мы – солдаты одной непрерывной войны.

Мы малы, но не возрастом – ростом.

Ну, а Ты… – Ты, чья воля, и мощь, и стать –

Бог отцов наших, страшный и милый,

Ты избрал нас из прочих народов – стать

мертвецами на адских вилах.

Только Ты сможешь всю нашу кровь собрать

ведь другим это – не под силу.

Можешь нюхать ее, как свои духи,

можешь пить ее, добрый Боже…

Но сначала в ней убийц утопи.

А потом равнодушных – тоже.

1942

В небе бесятся тучи, ревет ураган.

Дело сделано, мачта им в глотку!

Поднимай, капитан, поскорее стакан,

За свою немудрящую лодку.

Этот путь, капитан, как и ты, безымян,

И у Ллойда отмечен едва ли.

Но на картах истории он осиян

Блеском мужества, светом печали.

Этот маленький, бедный, занюханный флот

Воспоют и стихи, и романы,

А тебе позавидуют, мой мореход,

Всех земель и морей капитаны.

Наших славных парней ты видал, капитан –

Да святятся их сильные плечи,

Что несли свой народ через ночь и туман

К берегам заповеданной встречи.

Так давай же скорей поднимай, капитан!

За ветра, за опасные галсы!

За твой маленький флот, за прибрежный туман!

И за тех, кто еще не добрался!

За ребят, обманувших британский корвет

В темноте, без огней и компаса,

Мимо рифов и скал, среди мин и торпед,

Протащивших худые баркасы.

День придет, и в углу своего кабака,

Над бутылочкой кьянти балдея,

Ты задумчиво сплюнешь ошмет табака,

Улыбнешься и скажешь: "Старею!

Повидал я немало и выжил, не стух,

Но запомнил – о, Санта Мария!

Как я вымок тогда, словно глупый петух,

В темноте у камней Нагарии."

Мы ж расскажем тебе, что победа – у нас,

Дело сделано, мачта им в глотку!

Дело сделано теми, кто с морем борясь,

Принимали груженую лодку.

Усмехнешься: "Конечно, таких не возьмешь

Ни огнем, ни водой, ни эсминцем!"

И такую соленую шутку ввернешь,

Что портовый кабак задымится.

Будет так, а пока – поднимай, капитан!

За ветра, за опасные галсы!

За твой маленький флот, за прибрежный туман!

И за тех, кто еще не добрался!

(это стихотворение переведено совместно с Довом Конторером)

1

Но-Амон, упадут во прахе

бастионы железных врат.

Десять казней в огне и страхе

превратят твои ночи в ад.

Но-Амон, ни дворцы, ни кущи

не укроют детей и жён,

и спасенья искать бегущий

упадет, на бегу сражён.

Содрогнёшься ты, царский город,

весь – расплата, разбой, разор –

от чертога до чёрствых корок,

от короны до скорбных нор.

Средь стихов, позабытых ныне,

средь пророков, царей, имён,

как далёкий пожар в пустыне,

ты мерцаешь во тьме времён.

Наказаньем, грехом, несчастьем

ты по-прежнему свеж и нов –

весь в обиде, крови и страсти

у истока судеб и слов.

2

Ты – пример городам и весям

в их суетной пустой гульбе –

поколения глупой спеси

вспоминают себя в тебе.

Провозвестник чумы ползучей,

что не знает границ и вех,

ты всемирной громовой тучей

призываешь к ответу всех.

И вождей бунтовской измены,

и предавший вождей народ –

всех их факел одной геенны

пожирает за родом род.

И выходят пророки звона,

проповедники всех мастей,

чтоб добавить в пожар Амона

мелкий хворост своих страстей.

А за ними – собратом кровным –

низкопробье, кистень, погром –

затоптать без вины виновных

и в нору улизнуть с добром.

И публично, под звон победный

сжечь законы, как жалкий тлен,

балаганных петрушек бредни

в каждый мозг вколотив взамен.

Ты горишь, словно ночь огневая,

Но-Амон, – вездесущ, столиц, –

и твой пепел летит, взмывая

вместе с пеплом земных столиц.

3

Малой мышью, в норе и соре,

я взираю на твой пожар,

где над первенцем мёртвым горе

режет сердце острей ножа.

Но-Амон, облачённый тенью!

Этот страшный отцовский вой,

как цветок из садов забвенья,

я возьму, унесу с собой.

Он немного подсох с той ночи,

но по-прежнему жив и свеж…

Слишком многим пришлось – сыночек! –

оросить его кровью вежд.

Свят кинжал неподсудной воли,

чей клинок неизменно ал…

Но в крови – как крупицы соли –

слёзы тех, кто безвинно пал.

4

Но-Амон, упадут во прахе

бастионы железных врат.

Десять казней в огне и страхе

превратят твои ночи в ад.

Поднявшись из песков пустыни,

из речных травяных излук,

чтоб вспахать тебя в смертной стыни,

не спеша, как проходит плуг.

Но-Амон, твоих мёртвых тени –

на пороге родных домов,

и клюет их стервятник в темя,

как кошмар беспробудных снов.

В смерти равные, в жизни разны –

вор, ребёнок, святой, урод… –

всем назначены десять казней,

с первой ночи кровавых вод.

1. Кровь

Амон, открыта ночь огню чужой звезды –

что льёт она в твои колодцы и пруды?

Как странен и кровав рубиновый отсвет

на девичьей косе, на мелочи монет.

Красны зрачки грошей в кровавой темноте,

а в горле девы – крик, застывший в немоте.

Что плещется в горсти?.. – Амон, спаси меня!..

В кровавый колодезь летит ведро, звеня.

На лицах спящих – цвет, на лицах ждущих – страх.

Малиновый отсвет на женских волосах.

Воспалены глаза, и губы жажда жжёт…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Все кружится, отец, – не в танце, а в виске.

Все высохло во мне, я – стебелёк в песке.

Покрепче обними, от крови, от беды –

глоток, один глоток… воды, воды, воды…»

«Мой первенец, мой сын, воды здесь больше нет.

Всё кровь вокруг, всё кровь – её проклятый цвет.

Мы долго лили кровь, без счёта, без цены, –

и вот она пришла в колодцы, в реки, в сны».

«Отец! Спаси, отец…» – последний, хриплый стон.

«Чужой звездою, сын, заполонён Амон».

«Её вода, отец, костром горит во мне…»

«Кровь – не вода, сынок, мы все – в её огне».