Ури Цви Гринберг - Избранные стихотворения Ури Цви Гринберга

укрытые ковром сухих колючек...

Жар слез моих и арфа вавилонских рек: вот эхо вечности.

Эти края, святые в трауре и в горечи сиротства, — мои,

И в конце лета пыль на винограднике ничейном —

собран виноград...

Эти края не описать словами, ибо они — сам образ,

Который надо видеть, пить, уйти в него,

Как те, что падали на меч свой испокон веков.

Я еду, еду... Но не уезжаю никуда

Из этих гор, где начиналось детство...

Вот синеет, мерцая, морской горизонт Иудеи...

Я и есть тот ребенок, что стоит у машины на горной дороге,

На том сторожевом посту, в Иерусалиме, исходящем кровью,

И говорит: Не уезжай! — всем, кто едет

К морским берегам...

Эти два слова — приказ и судьба всем, кто слышит.

Счастлив скиталец, который на зов их вернется.

Перевод П. Гиля

* * *

Непохожи на собак мы для гоев...

Собаку они жалеют.

Ласкают её, даже целуют. Словно ребенка,

Милого всем домашним, балуют всегда.

И когда умирает собака, как жалеют гои её!

Не везли нас, словно овец на убой, в вагонах,

Вели нас на уничтожение, словно овец прокаженных,

По красивым ландшафтам Европы.

С овечьими тушами они не делают того, что с телами евреев:

Перед убоем у овец не выдирают зубы,

И шерсть не сдирают с тел,

И не запихивают овец в огонь, чтобы была зола из живого,

И не развеивают золу над водами и стоками нечистот.

Есть ли еще сравнения тому, что сделали нам они?

Нету других сравнений / все слова только тени теней/ —

Только одна фраза — нету других сравнений!

Ибо каждой пытке в стране гоев

Есть сравнение одно: его пытали, словно еврея.

Каждый страх, каждый ужас, каждое одиночество или грусть,

Каждый шепот, каждый плач на земле

Будет сравним с еврейской судьбой.

Нет расплаты за наши муки, ибо мера им — этот мир.

Вся их культура — на нашей крови,

И вся совесть их — в нашем плаче.

Не рассказывала мне мама, что слышала она,

когда рожала меня, —

пение ли ангельское или плач возле постели её.

Но говорили мне как-то, то множилась радость

в дома отца —

и плясали на столах и скамьях.

И в день восьмой причинили мне боль

во имя единства народа.

Так и рос мальчик, так и рос куст

несгорающей боли.

И теперь, в силе мужской моей, не знаю я:

в чем смысл той радости,

что множилась в доме отца, тридцать лет

тому назад.

И у ложа мужчины стоя, плачут ангелы детства,

что пришли ко мне,

как души предков в праздник Суккот.

Перевод А. Воловика

Вошел я в страну нашу, словно в плавильную печь,

чтобы еще добавить

огня к огню. Чтобы добавить еще плоти

для ножа острого

нашей еврейской судьбы. И в час сумерек чувствую

я себя в стране

Израиля,

словно в разрезе раны глубокой —

и горько мне очень, но покинуть страну эту

я не хочу!

Ходит человек по свету и благословляет сладкие

листья, и я в горечи

моей благословляю, как он.

Иногда смотрю я в небо

наше прекрасное,

чья красота от царства... а царства внизу нету,

и у ног моих лишь

нагота, и пустыня, и свирепая грусть,

и в час сумеречный иду я к морю,

и кажется мне,

что слышу я,

как раззевая рты свои, говорят рыбы

языком человеческим мне

о сиротстве большом.

Мессия еще не пришел.

Перевод А. Воловика

Как в пламя ада, я вошел в страну,

Добавив жар в огонь невыносимый,

Добавив плоти для кривых ножей судьбы еврейской.

И в сумерках я чувствую не дом,

А глубину большой смертельной раны —

из раны той не выйду я, хоть трижды горько мне!

Благословляют Господа за радость —

Его за горечь я благодарю.

Сквозь соль в глазах я с болью

На небо иудейское гляжу —

Оно прекрасней всех держав... А тут, внизу,

В помине царства нет,

Лишь нагота, пустыня и беда.

И в сумерках мне слышится над морем

Стон рыб морских. Разинув рты свои,

Мне плачутся они по-человечьи,

Скулят о нескончаемом сиротстве.

Машиах еще не пришел.

1928

Перевод Г. Люксембурга

Один я здесь еще изрыгаю гнев

и несу свой гнев в типографию.

Из колодца, из которого пил я гнев свой,

завтра придет пить другой поэт,

на меня похожий, и слово боли

выйдет из уст его, словно из ножен...

Мир тебе, пришедшему мне вослед,

и поцелуй уст моих!

1929

Перевод А. Воловика

Я здесь последний, что исполнен гнева,

И гнев и ярость отливаю в слово

И из колодца, где еще вчера

Испил я чашу скорби и печали,

Напьется тот, что вслед идет за мной,

И боль его пронзит холодным жалом стали

И разомкнет уста...

Пусть будет путь благословен и светел

Его — идущего за мной.

1929

Перевод Е. и Р. Клоцвог

Один я здесь исторгаю гнев,

в типографию несу этот гнев битвы.

Но из колодца, откуда я пил этот горестный гнев,

будет завтра пить поэт, что подобен мне,

и слово боли из уст его выйдет, как бритва.

Привет тебе, грядущий за мной,

и поцелуй моих уст.

1929

Перевод Е. Бауха

* * *

Боже! Ты спас меня из Ура-Германии, когда

бежал я от порога отчего дома и пришел целый

телом, но с разорванной душой, с Галилейским морем

слез в ней...

Теперь я живу на доходы со скорби моей.

На мне агония слова

моего, а в нем приказ: Жить! Нести на себе наследство,

упавшее с плеч мучеников, и передать его будущему —

эту долю прекрасную в наследстве Израиля для поколений,

пока не поднимусь я на гору стремлений,

и не сброшу её с плеч, словно мраморные плиты,

словно золотые, серебряные и бронзовые слитки,

словно драгоценные камни, чтобы достроить Святыню Чудес,

и стремление перестанет причинять страдания.

Сердце вознесет к лире биения свои и желания

Вездесущему.

И лира сыграет, что в этом сердце:

Боже! Я живу, из ладони Твоей сила во мне

жить этой скорбью и не погибнуть от неё...

Из праха моего народа в этот раз, молю,

дай мне силу речений,

дай мне скрытую силу заповедей Синая.

И я принесу их множествам народа моего, я принесу

им учение.

Вот вы, наследники, встаньте на места святых,