Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Зазеленели вновь каштаны,
и в птичьем щебете кругом
звучит мотив зари румяной
за голубым моим окном.

Душа — как щебет соловьиный.
Вот новый дом. Под шум машин,
деревьев перегнав вершины,
он вырастает из руин.

Руины… вся в крови, казалось,
земля навеки сожжена.
Я часто, сдерживая жалость,
глядел из своего окна…

Но люди с зорким, смелым взглядом
пришли: кирпич за кирпичом
кладут, ровняют ряд за рядом,
из праха поднимают дом.

Я видел жест их четкий, жесткий,
и взор их верою сиял,
когда их пиджаки в известке
луч солнца нежно целовал.

Живет их образ неугасный,
как песня, вечен и един.
Прославим тех, чей труд прекрасный
жизнь подымает из руин!

И поля, и мосты, и вагоны,
и протяжная песня — слышней…
Терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей!

Где земля заждалась возрожденья,
где лишь дикие травы цвели,
неустанным трудом поколенья
вас под самое небо взнесли.

В ваших недрах, темнея угрюмо,
закипала глухая гроза:
здесь шахтерские горькие думы,
подневольная, злая слеза.

Это — в прошлом… А выше, над кручей,
словно знамя летя в небеса,
наш порыв, боевой и кипучий,
наших вольных людей голоса!

Мы ступаем вперед непреклонно,
и опять они в песне моей —
терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей.

И стоите вы друг возле друга,
молчаливая, строгая рать…
Малышом собирал я здесь уголь,
чтобы — взрослым — напевы сбирать.

День зелен, степь расшита шелком,
безбрежны милые края,
и птичьих песен в роще столько…
Мне юность вспомнилась моя!

За горизонт бегут дороги,
поет серебряный ковыль…
Там и мои босые ноги
горячую топтали пыль.

Тонули взоры в море красок,
закат пылал и рдел вдали,
и взгорья синие Донбасса
куда-то в мареве текли.

Крылом ветряк мне машет смело,
и манят соловьи в простор…
Там девушка одна робела,
когда ее встречал мой взор.

Несутся дней лихие кони,
гудки над далями полей,
и снег виски неслышно тронул…
О, время зрелости моей!

Кто юность позабыть посмеет?
Взгляни: сверкает седина,
но только песня не стареет,
как прежде — молода она.

Он бросился под крик «вперед!»
на амбразуру дота смело,
и захлебнулся пулемет
под молодым и сильным телом.

Упал он и погиб, как жил, —
победно, искренне и строго.
Своим он сердцем дот закрыл,
чтоб отворить нам в жизнь дорогу.

Последним взглядом он ловил
весь мир с бессмертной красотою…
И солнце падало в крови,
благословляя смерть героя.

В серебро нарядились каштаны,
шумный день догорает быстрей,
и январь через город туманный
бродит в мутном огне фонарей.

Он под снежными ветками бродит,
что таинственно реют над ним,
и на стеклах цветы он выводит
леденящим дыханьем своим.

Это знак, что уже из-за моря
в путь-дорогу пустилась весна
и в живом, обновленном узоре
те цветы нам подарит она.

А дни, как тени, мимо, мимо, мимо!
Ты думою стремись за ними вслед.
Пусть жизнь спешит вперед неутомимо,
ты вслед за ней не запоздай, поэт.

Крыло в крыло. Не отставай в стремленье.
Всегда в пути, стремись на яркий свет,
чтоб после не было суровых сожалений…
Не отставай от времени, поэт.

Пускай живет в словах, как звон в металле,
бурливый путь прекрасных наших лет.
Одной нам жизни, скажем прямо, мало…
Не отставай, смотри вперед, поэт.

Сеет и сеет снежок,
лег на просторы дорог.
В рощице ветер встает,
грустную песню поет.
Сеет и сеет снежок.

А под снегами зерно.
К свету пробьется оно.
Счастье заглянет в окно.
Спит под снегами зерно.

Сеет и сеет снежок…
Что я свершил, что не смог?..
Небо в туманном снегу.
Что еще сделать смогу?

В сердце, что солнца полно,
песен бросаю зерно,
чтобы, весною созрев,
словом взошел мой посев.

Снежный туман, высота,
солнцем душа залита,
словно когда-то, давно…
Будет весна-красота,
Счастье заглянет в окно!..

Как чудесно в поле!
Без конца бы шел.
Тополя на воле,
солнце, сад и дол.

Вновь я юный, юный
и веселый вновь…
Телеграфа струны,
пойте про любовь!

Смолкли батареи,
грозные в бою.
Снял я портупею
и шинель свою.

После дней ненастья,
стяг родной, алей!..
Счастье, счастье, счастье
на земле моей!

Распелись птицами дубравы,
шумят хлеба в краю родном.
Подсолнечник золотоглавый
за солнцем тянется лицом.

Над ним плывет родное небо,
согрето блещущим лучом.
Я, как и он, всегда хотел бы
к тебе повернут быть лицом.

К нам шли они ордой несметной,
несли нам кровь и мрак разлук.
Их нынче путь — не марш победный —
подметок деревянных стук.

Теперь умолк их крик нахальный,
в их мутном взгляде — волчья жуть.
В одежде полоненных дальний
им надлежит осилить путь.

Идут, махаючи руками,
как автоматы, тени зла.
Их проклинает каждый камень,
моя земля их прокляла.

На них глядит как из тумана
мать, вся в морщинах горевых.
Быть может, дочь ее — Светлану
замордовал один из них?

Они идут. Таких немало,
познавших силу наших рук,—
и хмуро слушают кварталы
подошв их деревянный стук.

По аллее иду я,
друга милого жду.
И цветам поцелуи
солнце дарит в саду.