Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Всё круче в гору путь… гудит бетон в долинах…
Вся светится душа — озарена мечтой…
Под звон серебряный источников глубинных
в даль золотистую день смотрит молодой.

Зима сняла с земли унылые уборы
для нас, для нас одних… И всё вокруг в цвету…
И звездные мосты в Грядущего просторы
победные года для нас одних прядут.

Где золотистый ток, где шумы непрестанны
и от половы дым несется к небесам,
там в солнечном меду цветет платок Оксаны
и месяц молодой томится по ночам…

И каждым летом так. Зимою — к терриконам,
забытой церкви звон, и голоса подруг,
и встречи в глубине с веселым коногоном,
где пьяным ветром бьет продольни тяжкий дух.

И всё как будто сон прозрачный в час восхода,
всё — будто по ярам разбросанный бурьян,
всё — словно над Донцом пахучий дым завода…
О, камерона звон, о, боль забытых ран!..

Родной вишневый край!.. За что люблю тебя я?!
Как пахнут берега далекие весной,
подснежники цветут, цветут созвездья края,
и в щеки ветер бьет тревожный и шальной!..

Родной вишневый сад!.. То на твоих дорогах
услышал я впервой боев смертельный звон
и крови дух в снегу, щемящий, как тревога,
когда цветет полынь в огнях со всех сторон…

Холодный дикий день простер свои ладони,
где огненно гудят во мраке города,
где ветры рвутся вдаль, как бешеные кони,
и рассыпает звон, осенний звон вода,

где улицы пьянит мелодия железа
и голубым крылом бензин просторы бьет,
где сизый небосвод разрывами изрезан,—
моих стремлений, дум таится хоровод.

А осень всё летит, как золотая птица,
и пожелтевший лист еще богат теплом…
О, сколько будет дней — без счета, вереница,
таких хороших дней, как некогда в былом…

Заплаканная степь гудела и стонала,
вбирала мертвецов скорбящая земля,
и равнодушный блеск небесного опала
бездонное ведро струило на поля.

Шли танки сквозь огонь, ползли громадой стали,
и вся земля была раздавленной, больной…
Еще не зацветая, всходы отцветали,
таился в лепестках отгрохотавший бой…

Мигала злым огнем тревога горизонта,
селянская текла и остывала кровь…
И уходили вдаль, через ворота фронта
дивизии, полки, чтоб не вернуться вновь…

И трудно стало жить. Оставила Оксана
разбитое село, пошла к делам иным.
Она пошла туда, где лечат братьям раны
и где в глазах печаль, а в сердце только дым…

Как терпко пахли дни сплошным иодоформом,
и снились ей бои, и рельсы, и туман,
и злой, холодный блеск орудий на платформах,
когда и эхо битв исходит кровью ран…

Из пламени костров как будто чьи-то руки,
дрожа и торопясь, касались зорь войны…
И грезили — о чем? — луга в осенней муке,
казалось, никогда им не видать весны…

Осеннею листвой ее мечты летели,
и в сердце к ней вошли все ужасы войны, —
так малое дитя смеется в колыбели,
когда над ним плывут неясной стаей сны…

И по ночам, когда носился ветер с воем
и заметал следы за поездом сполна,
казалось небо ей покинутым забоем,
а меж пластами туч карбидкою — луна…

Село, мое село! В моей дорожной думе
твой шелест и печаль припоминаю вновь,
где явор мой шумит, и в этом теплом шуме
как будто запеклась разбрызганная кровь…

И ржавчина травы уже глядит червонно,
и в проводах гудит и плачет телефон.
А снег уже летит задумчиво и сонно,
подобием любви — так тих и легок он…

И вот ушла зима за кровью, в бой зовущей,
март о весне запел, во весь поднявшись рост,
на улицах земля плыла кофейной гущей,
и вечера цвели огнем электрозвезд…

Вдоль дома пробегал ночной трамвай устало,
кузнечик — синий блеск — за ним летел спьяна,
и сахарной пыльцой все кровли посыпала
с ладоней голубых далекая луна…

Подстреленным крылом махали дни бессонно,
не теплотой дымка простор полей объят,
как мертвые листы, с офицерья погоны
летели в кровь и грязь под сапоги солдат…

Как радостно пила восстанья дух Оксана,
когда свалился трон, и часто с этих пор
сквозь госпитальный дым, в страданиях и ранах,
ей виделся в ночи туманный брата взор…

Зачем же вновь на фронт и «до победы!» снова?
Солдаты в постолах… и бесконечный шлях…
И ветер флагов вновь, и кровь смятенья злого
в обманутых очах…

Как пахли на полях теплом июня ночи
(не верилось, что там, на улицах Москвы,
на тротуар упал расстрелянный рабочий
за то, что не склонил пред паном головы…).

Гей, сквозь огонь и гул селян простая доля
с ободранной сумой бредет сквозь города.
Там дети по углам заплаканны и голы
и женщины в нужде стареют от труда.

И только кое-где пронзит полотна ночи,
как сердца перебой, предчувствие судьбы,
и снова всё шумит, и снова всё грохочет,
как будто камни кто бросает на гробы…

Вдали гремел Октябрь, подъемля крылья строго,
светили волны звезд для городов и сел,—
то шли мы, как один, на дьявола и бога,
и вспыхивал наш гнев, как огненный бензол…

Уже летели в грязь не лишь одни погоны,
а головы панов — так праведны клинки…
И всюду на путях гудели эшелоны —
то мчались на фронты, на бой большевики…

За ними с ветром гул, за ними с ветром звоны,
проклятья и огонь, надежды и любовь,
пожары били вверх бичом своим червонным,
куда-то звал простор: «Иди, не прекословь…»

Всё снятся мне перрон, отряды и вагоны,
и ветер, что сады шатает всё сильней,
в вагоне сквозь окно Оксаны взор бессонный,
в туманах вечеров рыдание полей…

И верила она: красногвардеец-воин
лишь за рабочий люд против панов идет,
ведь неспроста у всех, тревожен, неспокоен,
бескраен, как любовь, в сердцах огонь цветет…

Ведь все они в нужде, оборваны и босы,
от шахт и от станков, где поднялась весна…
И срезала тогда свои Оксана косы,
и в грубую шинель закуталась она.

И снова будто сон, и Лоскутовка где-то,
разбитый грузовик и на перроне кровь…
А за горою гром не молкнет до рассвета —
в разбитое ведро так бьет лопата вновь…

Зеленый прежде лист как будто ржа сгубила,
в холодный стебелек пробрался едкий дым.
Железная гудит и днем и ночью сила
и обгоняет даль по рельсам золотым…