Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Видения-огни горят над дикой кручей,
над шахтами встают и в степь зовут в ночи;
на головах у них венком багряным тучи,
и от очей звенят и падают мечи…

Как будто кто открыл железные ворота
в неведомый нам край… И сердце — как орел.
И падают мечи, гей, на шахтеров роты,
горячей стали крик над тишиною сел…

Чьи ж серые в огне опять я вижу очи
и юных губ тепло, как милый свежий цвет?!
Былое, всё в крови, разорванное в клочья,
развеяли поля в туманах этих лет…

Но громыхала даль тревожная во мраке…
О небо, ты скорбишь израненным лицом!..
То с запада пришли германцы, гайдамаки
и золото полей закрыли злым свинцом…

О, то они тогда зарезали заводы!..
Как стала холодеть Донетчина моя!..
Над степью ужас плыл, как бы кровавой содой
засыпало души печальные поля…

Смешали всё в крови… И на отряд Оксаны
как будто гром упал, — был весь отряд пленен…
Как будто и сейчас там рыщет ветер пьяный
и в выемке лежит разбитый эшелон…

Во тьму, в ночной мороз Оксану выводили,
как тысячи других, в тревожную бессонь…
И слышала тот крик, Донетчина, не ты ли,
Сухой и острый: «По большевикам — огонь!..»

Японский карабин… и в грудь вонзились пули…
Простреленной идешь ты, молодость моя.
В спасение и свет поверить я могу ли?
Оксана будет жить, об этом знаю я.

Оксану спас старик, упрятал после боя,
ходил за нею он, оправилась она.
И снова без конца далекий звон забоя,
поселок заводской и неба глубина.

Мне хочется сказать, что осень ясноока
и что ее приход — краса полей родных.
Я видел лик ее — то рядом, то далёко —
и с ветром посылал ей жар поэм своих.

Приходит листопад, по шахтам он блуждает,
браслетами звенит — осеннею листвой,
так верб моих тоска порою отступает,
когда припомнишь ты: весна не за горой.

И тихая печаль, и эти неба сини
начальный день любви напоминают мне.
Ох, стонет сердце там, пьет в сладкой грусти ныне
узоры теплых грез… То я бреду в огне…

То я бреду в огне… В душе простор зеленый,
молчанием цветут заветные слова…
А в небе молодом, где тучи — коногоны,
как будто шелестит багряная трава…

Рыданья, боль, тоска… Под сапогом германца
рабочий изнурен и стонет селянин…
А день гудит, встает в пылающих багрянцах, —
то с севера идут, поднявшись, как один…

В степях железный дух… Стяг красных армий гордый
простер свое крыло на север, на восток…
И таяли, как дым, петлюровские орды,
и таял без следа немецкий злой поток.

Ведь понял селянин, и протянул он руки
рабочим наций всех, что помогли в бою,
и под тополий шум, под пушечные звуки
он обнял навсегда Советов власть свою.

Зачем же буйный Дон, нагайками известный,
которых не забыть рабочим никогда,
волнуется, гудит, поет чужие песни,
и пьяный генерал несет войну сюда?

И города в крови, в отчаянье кричали,
и падали мосты — чем ближе до Москвы…
Белогвардейцы всё своим огнем сметали,
погромы и гробы — следы их таковы.

Под Брянском дым и кровь… И в тыл к нам вражьи рейды…
От выстрелов бегут огни, огни, огни…
И плакали без слов поры осенней флейты,
и горькая полынь венчала эти дни…

Буденный, где ты, где?.. Уже твои отряды
вздымают пики ввысь, в свод неба голубой…
Так РСФСР летит во тьму снарядом,
чтоб дать буржуям бой, последний страшный бой…

Удары под Орлом. И в страхе — белых банды,
они бегут на юг, бросая стяги в прах…
Звенели черепа, и с бурею команды
в затылки злым панам летели дым и страх.

О, кто ж там на коне, где пыль и эскадроны?
Под шапкой не видать лица издалека…
И верить я хочу, что упадут короны
и землю обновит Свобода на века.

А море (как тогда!) с пахучим теплым звоном,
как чайка в час беды, бьет в желтый берег вдруг,
как бы звенят вдали без счета камероны
и от продольна вновь — тяжелый сладкий дух…

В каких тогда очах огни Афин сверкали
и грезил Диоген о солнечных веках?
Провидел ли тогда он Коминтерна дали,
и мог ли он мечтать о радиовеках?

На теплых бурьянах не сын к отцу стал строже
(о классовой борьбе еще не всякий знал), —
Одесса и Херсон, за ними Запорожье,
сплетая песен гнев, услышали сигнал…

Над морем синий парк. Луна блуждает в травах.
В заливе корабли — как чайки на пути…
И на воде дрожит среди дорог кровавых
тот бесконечный путь, куда нам всем идти…

То глянул сквозь века прожектор с полуночи,
и хмуро шелестят знамена грозных дней,
как будто рассказать до боли кто-то хочет
о крови, что на них горит всё горячей…

По улицам в ночи бродила там Оксана,
ей отсветы луны — как память свежих ран,
и словно шла она от поцелуев пьяно
за реющей мечтой на заревой туман…

Пусть с запада летит стервятник одноглавый, —
ему не проглотить советского герба,
ведь захлебнется он в своей крови без славы
и упадет в дыму — презренная судьба…

Несется шляхты клич: «От можа и до можа», [30] От моря и до моря (польск.). — Ред. —
и жовниров ряды идут путем степным…
И виснет без конца над Киевом тревожным
разорванным рядном зеленый тяжкий дым…

И вновь набата зов. В легендах эшелоны,
и синей дали край надеждою зацвел…
С Кубани в помощь нам идет Семен Буденный,
и радостно шумит непокоренный дол.

Один удар — и фронт, железный фронт прорвали…
Нет, не поможет им французский маршал Фош.
И крики без конца до Праги долетали,
как ветер долетал: «Даешь! Даешь! Даешь!»

И видели полки: притихла крепость Гродно,
и стены Осовца дрожат в смятенье злом…
Но откатился вновь великий гнев народный,
как будто на степях грозы далекий гром…

Не скоро пан-орел свои залечит раны,
не даст спокойно спать панам варшавским страх,
лишь глянут на восток — пылает сквозь туманы
«республики рабов» непобедимый стяг…

И армии пошли к воротам Перекопа,
где Врангеля орда, как дикой ночи тень,
где виноград цветет и где в стальных окопах
враги из батарей стреляли в алый день…

Гудит, гудит, гудит по селам и заводам
горячий долгий крик: «Товарищ, на коня!»
А где-то над Донцом печально осень бродит
и волн голубизна задумалась, звеня.