Юрий Уваров - Ковернинские сосны

Все,
Что должно забыться, — канет,
Лишь это не сойдет на нет:
Лицо,
Склоненное над детством,
Земля,
Где первый раз шагнул,
Очаг,
Где тяги ровный гул
Возносит к звездам запах теста —
Все то,
Что мне с рожденья свято
И вечно мной руководит…
Клубится дым над отчей хатой,
Двадцатый век над ней гудит.

Лошадка мала и обрита,
Тропинка петляет во ржи,
Мелькают босые копыта,
Пульсируют в небе стрижи.
Отец в украинской рубашке
И мама, прямая в плечах.
А дальше —
Ромашки, ромашки…
Уже не видна каланча.
Уже надвигаются сосны.
Дорога на дне духоты.
Колеса,
Колеса,
Колеса
И пыльной породы цветы,
Рябины в осенних кюветах,
Февральских полей пустота…
Шлагбаум стандартных расцветок
На миг остановит,
А там —
У мамы седая прическа,
Лишь смутная тень от отца.
Гвоздем, загоняемым в доски,
Все реже, все глуше сердца
Родных, и друзей, и знакомых.
Все тише застольная речь.
И гулкую музыку дома
В дому все труднее сберечь.
Она как родная природа,
Как просеки вдоль проводов —
Все к сорок девятому году
От восьмидесятых годов.

И нет покоя сердцу моему.
Взлетел глухарь,
Качнув тяжелой веткой.
Заколотили окна в том дому,
Где мы и без того бывали редко.
Ушла деревня.
Выродился сад.
Заполонила кладбище крапива.
Как ботнички, гниют у речки ивы,
Едва ли пару лет прошелестят.
Уж, видно, срок пришел…
А все же жаль.
Какие были над водой качели!
Какая сверху открывалась даль!
Какие песни вечерами пели!

За лесом заворчали трактора,
Включили репродуктор на центральной.
Ушла, как бабка
К детям,
До села,
Еще одна деревня в отчем крае.
Но нет покоя.
Сердцу тяжело.
Не детство ли чуть слышно окликает…

Как мудро птица ставит на крыло
Своих птенцов, навек с гнезда толкая.

Осыпаются тени.
Все чаще
Дни похожи на доски забора,
Где тумана льняные шторы
Для просушки развесил октябрь.
Но туман исчезает в полдень,
Оставляя пожухлый шорох,
Влажный запах коры и дыма,
Сквозняками продутый лес.
Листья плавают в лужах,
Как в чашках
Керамические узоры,
Старый клен обвит паутиной,
Как снастями большой корабль.
В патронташи вставлено эхо,
В гильзах дремлет бездымный порох,
Тяжелеет вода в затонах,
Облака обретают вес.
И тогда начинает природа
Говорить языком пространства,
То лесами шума,
То небом,
То полями ветра дыша.
И тогда начинают мысли
Собираться в грустные стаи,
И тогда начинает сердце
Понимать, что такое даль.
Значит, птицы
Крылом отлета
На болотах осины гасят,
Значит, стало просторней в мире,
Но тревожнее на душе.
Вот когда
Все удачи — дальше,
А потерянное — детальней,
Вот когда
Можно все расстоянья
Зреньем памяти различать.

Трепещут листья на осине,
Как крылья бабочки меж рам.
Вот и совсем отморосили
Дожди по золотым шарам.

Цветы поникли вдоль ограды
И между рейками оград,
Как та листва на зубьях грабель,
Забытых кем-то между гряд.

Сожгли ботву на огородах,
Сжигают листья по садам…
Быть может,
Это время года
Дано для размышлений нам.

Пока совсем не обнажат
Ветра осину в эту осень,
Пока синицы есть не просят,
Пока меж стеклами дрожат
Два нежных крылышка…
Пока
Душа разлукой не томится…
Как перистые облака,
Летят неторопливо птицы.

Ударила рыба на плесе,
За кругом расходится круг.
Как белка,
Мигрирует осень
Все дальше и дальше на юг,
Где птичьим и облачным перьям
Ничто не сорвет перелет.
Откроем подсчеты потерям,
Закроем ошибок подсчет.
Уже високосное небо
Сгребает ветра вдоль полей…
Про воздух,
Про Волгу
Не требуй,
Чтоб вольно писалось —
Налей!
За рано ушедшего друга,
За непреходящую боль…
Почти на глазах
По округе
Дубы превращаются в голь.
Налей!
Чтоб любовь и свобода
На свете не перевелись.

Девчонка из службы погоды
Зондирует шариком высь.

Вытягивает шею утиный перелет,
Шарахается вальдшнеп,
От нежности балдея.
Крылатая любовь
Вдоль просек и болот
Вечернею зарей окрашивает перья.
Какой огонь в груди
И на краю небес,
На острие крыла,
На прутьях краснотала!
Рассудку вопреки,
Судьбе наперерез
Под выстрелы стремит
Полет за парой пара.
Я счастлив оттого,
Что лишь тобой любим!
Я безрассуден вновь:
Так мною ты любима!
Далекие костры
К воде склоняет дым,
Укрыты берега
Черемуховым дымом.
Ты, золотая,
Ты…
Нам нечего терять.
Как бережно касанье
Этих рук и взгляда!
Кто право людям дал,
Кто право дал встречать
Крылатую любовь
Ружейной канонадой?..

Поздняя пронзительная осень
Сквозняками проходных дворов,
Как листву пожухлую, выносит
На дорожки стаи воробьев.
В обнаженность ветреного сквера,
Где фонарь еще горит вразброс,
Где к подножью мраморной Венеры
Ранним утром припадал мороз,
Где вчера навек расстались двое…
Нажимает дворник на скребок.
Да и то подумать —
Ну на что ей
Воробьи озябшие у ног.

То желтый курослеп,
То вереск-бересклет,
Мохнатые шмели,
Метелки иван-чая…
Сорочью лапку — здесь,
А там — лосиный след
Коричневой водой
Болотце заполняет.
Тридцатый километр
Тростинкой меж осин
Поет себе едва,
Пришептывает тихо,
Как детским ноготком
По сердцу,
И бессиль-
но время над тобой,
И позабыто лихо.
Мой старый крепкий стол,
Бумага и перо,
Бессонные часы,
Минута вдохновенья —
Что толку в вас,
Когда
Кукушечьим крылом
Горячий маслят хлеб
Старухи в той деревне!
Тридцатый километр,
Зеленая звезда,
Как осень за окном,
Прозрачно и высоко
Свети, пока не на-
ступили холода,
Пока дрожит моя
Кровинка на осоке.

Сливают ненастье
В грибные воронки дожди.
От ветра и выстрелов
Скоро леса обескрылят.
Конец листопада,
И сердце в утиной груди
Замолкнет под ветром
От малой дробинки навылет.
Удачной охоты,
Ни пуха тебе ни пера.
Сентябрь на исходе,
Осинник последним закатом
Уже догорает.
И тихое:
«Друг мой! Пора!» —
Как отзвук забытой
И невозвратимой утраты.

Маленький город в два этажа.
Белые улицы, сонные окна.
Плавной поземки мерцающий локон
Варежкой ночи к дорожке прижат.

Ты ли решилась меня провожать,
Я ли до дома тебя провожаю.
В гнездах ветвей меж двумя этажами
Перышки эха кружат и кружат.