Юрий Уваров - Ковернинские сосны

Ненастный,
Открапал,
Отсеял,
Растаял в полях за селом…
Настала пора повзросленья
И переоценки всего:
Событий,
Стихов и поступков.
Все пристальней время души.
Мелодия дятлова стука
Пульсирует в сетке вершин.
Тревожно и гулко в природе.
Вдоль просек гудит тишина.
Бесследно ничто не проходит —
Ни слово,
Ни жест,
Ни волна,
Ни то, что ты хочешь оставить,
Ни то, что оставил, забыв…

Речная морозная память —
Застывшего ветра порыв.

Болею, что ли?
Не пойму.
Такая тишина в дому,
До глухоты,
До немоты…
Иль, вправду, мы с тобою живы
Усильем часовой пружины
Да этим светом с высоты!..

Крыши
Цвета крыльев голубиных.
По низине
Серые стога.
Пожелтели листья
На рябинах,
Перезрел шиповник
На лугах.
Хорошо,
Что ночью нет морозов,
Снова град промчался стороной…
Укололо солнечной занозой
Над полями воздух слюдяной.
Это свыше хлынул свет наклонный,
Так,
Что сердце защемило вдруг.
Если в бой —
Коленопреклоненно
Присягну
Всему, что есть вокруг:
Этим селам,
Осени,
Рябине,
Малому шиповнику,
Жнивью…
Будто в храме Суздаль и Владимир —
Посредине Родины стою.

Прости меня —
Кричать не научился.
Негромко,
Даже тихо говорю.
Опять метель за окнами бесчинствует
И не дает покоя февралю.

Вчера сломало ветром старый тополь.
С утра напился старичок сосед
И пел мне про березоньку,
Что во поле…
Про тополь, видно,
Русских песен нет.

Мы с ним сидели целый день до вечера.
Мерцала печь,
И тикали часы…
Прекрасно сочетанье русской речи
С метелью среднерусской полосы.

За Узолой улеглись метели,
Вполз мороз,
Цепляясь за сучки,
Белым лишаем —
На лапы елей,
Сизым лишаем —
На сосняки.
Волчьей хваткой на загривок леса
Брошен остывающий закат.
Стужа под амбарные навесы
Загнала ворон и воробьят.
Тощим махом по полям уходит
Инеем осыпанный февраль
К Вологде —
Шерстить и непогодить,
Баламутить северную даль.
— Пал Паисич!
Посидим у печки.
Как ты поседел за этот год…
Пусть огонь еловою осечкой
Только тень на стенке покачнет.
Холод отползет поближе к двери,
За окошком упадет звезда.
Не одна кукушка постареет,
Взявшись нам отсчитывать года.
Нас еще с тобой надолго хватит.
Наш звонок еще не прозвенел.
Лишь бы вновь войне не нагорбатить
Холмиков могильных по земле.
Это только в песне —
Черный ворон,
Тяжко снявшись, улетает прочь…

Маятник мужского разговора
До утра расталкивает ночь.

Капель свисала с крыш,
Как бахрома
Со скатертей столов послевоенных,
Когда вторая мирная зима
Вслед за колоннами военнопленных
Из города на север уходила.
Крутился в небе голубиный гон.
А мы катались на реке на льдинах,
Приделав к шапкам звездочки с погон.
Гордились перешитыми пальто
С остатками шинельного покроя.
Просвечивало небо голубое
Сквозь парусину цирка шапито —
Чемпионат борьбы
В теченье года…
А по стране иная шла борьба.
Кумач над проходной автозавода
«Не пожалеем силы и труда!»
И музыка:
«…Сверкая блеском стали», —
Неслось из репродукторов к Оке.
Пусть мы не очень быстро подрастали
На карточном и рыночном пайке,
Пусть музыка,
И песни,
И плакаты
Еще хранили отзвуки войны,
Но жизнь вела
От мая в сорок пятом
Иной отсчет для детства и страны.
Иной отсчет —
Стропила новой школы.
Иной —
Росли из пепла города.
Я ростом недостаточно высоким
Горжусь сегодня,
Как страдал тогда.
О, виадук железный над перроном,
Усиженный шпалерами калек…
Где человек с медальным пустозвоном,
А где с медалью получеловек,
Как разобрать,
Когда блатные песни
Военной темой женщин и детей
Смутили.
Но не зря пилот Маресьев
Над собственной трагедией взлетел.
Не просто так сапожник дядя Федя
(С одной медалью,
Без обеих ног)
На башмаки детишкам двух подъездов
Бесплатно латки ставил сколько мог.
Его слова пойму я много позже,
Такое понимается не вдруг:
«Заплат не хватит —
Собственную кожу
Сдеру, но не ходи на виадук».
Ну, а пока —
Как высшая оплата —
Почти взрослея от таких забот,
Подшипники
От новых самокатов
К его тележке детство отдает.

На улицу выйти едва ли
Не с середины концерта,
Минуя аптечный подвал
И площадь районного центра,
По тропке старинного парка
Бежать меж сугробов легко,
Покуда курортную арку
На фоне морских облаков
Вдали не увидишь…
Но там,
В темноте, над заливом,
Тяжелое небо лучом
Кронштадтский прожектор незримый
Царапал.
И в небе ночном
Гудел самолет монотонно.
И в парке,
Венчая фонтан,
Стандартный пацан из бетона
Отчаянно бил в барабан.
А рядом,
Как колокол ветром,
Конический свет фонаря
Качало меж парковых веток.
Двенадцатого февраля
Я понял, что умер поэт.

Как в зале том фальшиво скрипка пела!
Но слева от меня
На третьем месте
Беременная женщина сидела
В наряде,
Подобающем невесте,
И в валеных удобных сапогах.
Программу,
Отпечатанную ярко
В какой-то типографии столичной,
Она держала бережно в руках.
Еще скрипач,
Подстриженный под Баха,
Перевирал испанское каприччо,
И в воздухе стоял больничный запах —
Наверно, это персонал больничный.
Явившись на концерт во всем составе,
Рядов двенадцать занял где-то в зале.

Был високосный год,
И был апрель.
Седьмые сутки оттепель гремела
По желобам,
Карнизам,
И владела
Седьмые сутки городом капель.
Ложились спать.
Да уж какой там сон,
Когда,
Проснувшись за полночь,
Услышишь,
Как сердце бьет с капелью в унисон
И снег ползет,
Сдирая краску с крыши,
И падает с карнизов по углам…
А эта ночь — подобие тумана,
Где только звуки сообщают нам,
Что существует мир иного плана,
В котором все иначе и всерьез.
Но этот мир рассудку не подвластен.
Когда под утро дверь откроешь настежь
И не поймешь —
То площадь или плес,
Когда фонарь среди ветвей горит
Мимозой в целлофановом пакете,
Пока сулит метаморфозы ветер
И оттепель по городу гремит.
В событьях намечался поворот.
У русских есть старинное поверье:
Когда наступит високосный год,
В домах великих смерть встает у двери.