Ринат Валиуллин - Варварство

Солнечная погода,
мёртвый город.
С вами такое случалось?
Время обиды и жалости повод.
В сердце гостил ноябрь.

Снова будущее округляя до размера
собственного кошелька,
собираясь бросить в стирку одёжки отчизны,
я хотел бы взглянуть на неё из далека
и если не ярлык, то хотя бы повесить бирку.

Безусловно лишь то, что не замедлив вернусь,
и воздух другой, и воды
не смогут меня изменить.
Я уеду с желанием реанимировать грусть
по той части атласа, что больше пребывает в тени.

Кульминация путешествия
способна в роман залистаться,
а иначе какого поехал,
охотник за галлюцинациями.
Каменное искусство несопоставимо с утехой,
музеи не греют, духовное не помацать.

И если повезёт, то я,
маленький обыватель большой любви,
разлягусь на ней, на кожаном диване,
как сумею.
Всё самое ценное в этой жизни
из двух половин
(мир, мозг полушариями, ян, инь…),
и каждая ждёт глобального потепления.

Снимите с меня шерстяные носки,
не надо столько тепла,
чтобы корчится позже в экстазе тоски,
в полах её белья.

Не плачьте так тихо, я никуда не уйду,
босой без вашей любви,
не брошу измученную ту,
кем не раз был убит.

Уговорите меня любить
так, как вас любили однажды.
Если вы не уснули, то и она не спит
остальное неважно.

Я напишу стихи на салфетке,
вы будете их целовать
после обеда,
не замечая привкус едкий
и выведенные слова
темнотой на светлом.

Заключу метафору под стражу,
чтобы было понятно яснее,
в карцер её.
Высказанное не так уж важно,
оно побледнеет,
как перед казнью
лицо

или перед книгой терпеливой,
которую никто не любил
за размеры.
Вы взяли её в руки
какого фига?
Вам и быть первым.

Прочтено несколько книг
или журналов,
но не в коня корм.
Мысли умнее, зовут на пикник
похавать
зрелища и попкорн.
Как я не люблю читать,
зачем написано так много,
выстрадано,
куда вы слёзы по щекам
без приглашения особого
чувства выставили.

Печальный май, что может быть печальней.
Вопрос Шекспира – быт или не быт —
так и завис в весеннем половодье.
Сонетами стеснительных отчаяний
не лечит парк, не лечит стрит.

Я намывала окна, но выглядывала в форточку.
Любовь огромна, чтоб в неё пролезть,
ей надобно пространство,
как влюблённость, крошечной
не может быть и постепенно зреть.

Жара палила, обрывая брюки в юбки,
прелестен вид на скрытую зимой
коллекцию сокровищ.
Глаза мужские варварским желудком
съедали, внимание приятно, но не трогало.
Любовь моя ждала любви другой.

Где есть единственный, там нет меня
банального, клеймо как смысл жизни
не ищу.
Ты безответна, такие отвечай,
я тоже поразительно капризна.

Поцелуй —
вот моё вами восхищение.
Два, три,
сколько можете без кислорода,
не заметив уст похищения.
Я от имени всего народа
признаю красоту вашего сердца,
ног и всего остального.
Каждый хотел бы с вами раздеться,
но выбор пал на меня
в итоге.

Чем могу развлечь, кроме слов?
У меня не так много денег,
однако я готов
совершить ради вас не только подвиг
но преступление.
Они где-то на одной волне,
блуждающие в романтизме.
Жизнь их достойна,
а смерть вдвойне,
к вашим ногам любые капризы

брошу,
сложу все свои достоинства,
не в них счастье.
Наконец-то сойдётся в целое
то, что раздваивалось
и требовало доказательств.
Сомнения не захватят меня интригами,
как деревья на пороге весны,
глядя друг на друга,
обнажённые, фиговы,
цвести, не цвести?

Сколько времени пахнет любовь?
Дольше ли, чем подаренная роза?
Не знаю, не обещаю.
За продолжительность снов
ответят метаморфозы.

Подо мной никого.
Ночь, единственное утешение.
Глаза открыты.
С искренностью окон
взгляд, как выпрыгнуть в них
попытка.

Никого, одеяло тьмы,
рядом бродили шорохи.
Это мысли ворочались
от сердца ходьбы,
растянувшись длиннее ночи.

Подо мной никого,
ни дивчины.
Пододеяльником я
в могиле грёз,
сложенный глубоко
лезвием перочинным,
месяц светил и мёрз.

Скука, по всему горизонту скука.
Как вы до этого докатились?
Радость жизни съели,
как островитяне Кука,
и даже не подавились.

Будьте мастером
держите себя в руках.
Недержание так увлажняет климат.
Трудно только на первых парах
превозмочь себя, любимого.

Не жалейте личность отдать
на растерзание творчеству,
если больше никому не нужны

или никто не берёт.
Грусти зачем ваши почести,
взлохматьте поэзию страстью
или холст.

Напишите что-нибудь бешеное,
изобразите.
Души настолько изнеженны,
что депрессируют уже
по наитию,

выбросьте из головы признание
чужих людей.
Признайтесь себе самому:
я, такой-то такой-то, злодей,
с каменным
сердцем
традиционно, привычно
к могиле своей иду.

Думаете, у вас так много времени
и всё успеете?
Ждёте,
пока утихнет ветер северный?
По случаю завели себе тётеньку,
спрятались под её подол,
восприятие сузив.
Там и супница, и суп тёпленький.
Думали, женский пол,
так сразу муза?

Но не тут-то было.
Уют ограничивает
до невозможного.
Вплетается так органично,
душу вашу гладит, как гложет,
апатичную.
Заламывает рассаду чувств,
что же вырастет?
Дерево карликовое?
Скорее куст
с фамилией без имени.

Любила ли я? Конечно, любила,
а как могло быть иначе.
Ищу миноискателем
твой взгляд в буднях ила,
как не искала раньше.

Найти и погибнуть,
как некто хотел, увидев Париж,
в омуте необходимость – сгинуть,
если я не вижу,
то ты хотя бы услышь.

Моё неравнодушие
и разрытое когтями тело
вылечи,
оно от холода
корчится, белое,
повешенное на плечи,
от голода пряное,
приколочено
к стене
твоих поцелуев,
выдрессированное твоими руками.

Видимо, я слишком близко уже,
где-то на кончиках пальцев
чувствую
головокружение
привстречного не танго,
но хотя бы вальса.
Нет, раньше такого не случалось,
иначе
всё, по-другому звучит.
С тобой ощутила
необратимую шалость
любви без веских причин.