Ринат Валиуллин - Варварство

Убирайтесь с моего участка,
идите в ад,
там барменом дьявол,
у него есть прекрасный яд.
Сейчас позвоню, вы же не против
бухнуть на халяву.

Это не далеко,
пройдёте квартал инквизиции
до улицы гильотины,
или две станции метро с пересадкой
на площади «Устал как скотина».

Езжайте, не выводите меня из себя… Совсем
безбожники.
Оставьте хоть немного меня (бога) в вашей душе.
Поймите, Бог тоже человек —
сегодня переговоры сложные,
идите к дьяволу,
я к человечеству опаздываю уже.

Ешьте, ноги, клетчатку тротуаров,
в ней много витамина Я,
которого так не хватает.
От этого на мне облицовка траура,
будто всю ночь бухая
провёл, я строение 9
по улице неуверенности,
корпус мой на квартиры делит,
людей на закономерности.
Вышел в город,
а здесь ни покойника.
ни дохленького приветствия.
Холодный ветер устроился дворником,
с порывами, но без сердца.

В тарелке супа плавает осенний лист,
исписана вечерним небом лужа,
посуду разбивают изредка рассеянные ноги,
доламывает фугу пианист —
ветер —
партитуру вывернув наружу,
смолкает, понимая, что финал не интересен
и не нужен.

За собой подтягивает мужа тихая коляска,
в ней будущего плач и смех,
шлейф скуки и любви за ними,
аж расчувствовалось небо плаксой,
«фи» мира, выраженное зонтами, прокололо верх.

Удивляюсь твоей способности
так быстро зализывать раны.
День не умрёт от скромности,
и ты, растерзанная драмой,
поднимаешься и идёшь в него,
в глазах насыпано столько
потухших весенних снегов,
что в вопросах нет прока и толка.
Сколько должно быть тепла в маленьком
организме,
чтобы согреть того, кто тебя недавно унизил,
чтобы спасти себя
от нашествия самоубийства —
оно всегда бродит где-то на задворках,
жалость вызывая, как осень,
выплюнувшая листья,
лицо ли грустит, подкорка.
Переживания челюстями шинкует в сплошную
горечь,
выставляя, как споткнулось очередное
«люблю» о наречие «очень».
Мигалка скорой помощи в синих зрачках,
я сама – сквозь самостоятельности гарь,
как время, всё выдержишь,
несомненно, справишься,
ненависти депрессивный удар.

Вымажу голову вечером улицей,
глаз опущу в колодец двора.
Сверху наездником благо опустится.
Поздно. Июнь. Жара.

Водкой души в руке стынет женщина,
пьёт из глазниц стихи.
То не мешало любить её меньше,
звёзды опять велики.
Трупом проспект загорает под ними,
не замечая людей,
что от себя в темноту уходили.
Поздно. В июнь. В купель.

Губы уже не могли целоваться,
полуоткрытый рот,
ночь-негритянка скинула платье,
утром она уйдёт.

Ласками недоласканную,
поцелуями недоцелованную,
мне бы тебя опасную,
мне бы тебя буйную,

нежностью не изнеженную,
устами не устланную,
мне бы тебя безмятежную,
мне бы тебя лунную,

сердцем пустым рассерженную,
малой душой задушенную,
мне бы тебя заснеженную,
мне бы тебя соскученную,

тёплостью неутеплённую,
винами невиновную,
мне бы тебя влюблённую,
мне бы тебя томную.