Ринат Валиуллин - Варварство

Пусть выпучит глаза витрин архитектура,
город побежит огнями нас провожать,
в память краеведческого музея штукатуря
транспорта оседланного ржач.

Зачем ты меня любишь так… Так сильно,
как республику пьяную демократия.
Тебе меня не выгулять бесхребетной рептилией,
с намордником из симпатий.

Всё, на что я способен,
вытребовать у музы стихов сырых.
Ты их развесишь бельём или воблой
предложений сердечно-ручных порыв.

Снимешь уголок в коммуналке
моего сердца,
приобретёшь недвижимость.
Не двигайся.
Мне до сих пор безумно жалко,
что раньше не поселил тебя в алых обоев хижину.

Алкогольные реки,
табачные облака.
Я плыву за бессмертием,
цель, как всякая цель, – далека.

Сверху небом забота,
снизу небом женщина.
Мир прислушивается к сотовому,
на войне, возмущаясь, женится.

По залёту души прилив,
просматривалось отчётливо,
там, где ненависть по любви,
там и брак по расчёту.

Алкогольные реки,
табачные облака.
Я достигну бессмертия,
раз смертельна цена.

Любите,
но не так, как хотелось бы,
берёте привычно тело,
как тюбик,
выдавливая прелести
моей фантазии. Мирный атом
взорван ещё весной.
Помните, как любовным матом
стаскивали с меня тепло?

Уст тронутых побережье
темнотой не брезговало,
листая книгу, море читало.
Вы дерзкий,
я нежная.

Как в парк приходите домой.
Цветы… Их любила больше, чем вас, разве
внимание недостаток любви смоет
в розовую архитектуру в вазе.

Ботинки сняты, можно ложиться
доверием на предплечие.
Небо натягивает чёрные джинсы,
на ужин жареная бессердечина.

Какого отношениям не хватает… соуса?
Пресное море, пресное.
Любовь одеждой и голосом
села… на общие интересы.

Не перелётная, но хочу улететь,
порхать по крайней мере.
Скажите!
Что золото – человека превращает в медь,
в дерево.

Не надо в кружку,
сегодня напьюсь из бочек.
Я, выросший на литературных
бакенбардах Пушкина,
вашего гнева извозчик.

Пишу письмо бревном
вам, королеве шахмат,
сегодня влюблён, как слон,
не надо так охать и ахать.

Дайте мне только шанс
в будни забот слово
втиснуть чрезвычайным послом
из уст, разомлевших с хобот,
с пометкой: влюблённый слон.
Мои уши выросли от непослушания,
прислушиваясь к ласке гипотетической,
я, холодность отшелушивая,
вас из списка нелюбимых вычеркнул.

Люблю
и, как всякий влюблённый слон,
не зная меры,
в одушевлении плотского
мечусь розовыми вольерами,
маленький, чувственный, скотный.

Я переспал с ангелом,
у меня выросли крылья,
мешают спать одному,
ворочаюсь в застывшей с кофе глине.
Кофе не перепить,
и я не пью.

Они делают это в полёте,
и мне пришлось улететь.
Любопытно было,
как разоблачаются ангелы…
Бесподобно… Я думал, врёте
…Какой хирург вырвет теперь
крылья из беззаветного моего евангелия.

Я не писал себе стихов,
повествование
качало колыбель грехов,
и в наказание

классический ввела мотив,
как внутривенное
той музыки, что полюбила
Джона Леннона.

Тень оставалась за столом,
я с ней расстался,
как расставался взгляд с окном,
а с шеей галстук.

Из кухни трудно уходить,
где вечный чайник.
Тень поедала пироги
с моим отчаянием.

Я вышел в заморочек сад,
в огрызках ветви.
Не принимал сегодня ад,
в аду проветривание.

Я не хотел служить в раю,
где сладость птичья
и Евы в яблочном соку
до неприличия.

Опять на кухню и за стол,
где тень оставил.
Прочесть пунцовое: за что?
Её устами.

На улицу вышел октябрь,
высморкался
на проходившего человека,
чёрных зубов ряд,
в вальсе падающие веки.

Поправил небо,
попытался придать ему
облаками форму античную,
тщетно.
Плюнул на проходившего человека
распадом личности.

Налейте любви керосину,
у меня с рождения жажда,
и я стану автогигантом,
чтобы въехать в ваше пространство жаркое,
отхаркиваясь хореем и ямбом.

Возьму за талию, как бокал,
залпом непослушную
галерею шедевров,
вылакаю душу.

Утону в штанах значимости своей для вас,
объявлю вечное воскресение,
нет границ рамок, неогранённый алмаз,
я выжгу вашу печаль осеннюю.

Видите, как плещется архитектура,
в ухмылке воды
отражение человечества,
вылизанное гламуром,
не Нева, это время течёт самодовольно в
вашей крови,
время цветёт пурпуром.

Выспимся на потолке влюблённости,
будет сваливаться тёплым одеялом
простодушие.
Чёрт с ним,
смыкая черепов выгублённые емкости,
чокнемся в лучшем случае.

Я был зачат безумием полов,
и даже пыль,
каким количеством не знала слов
и нежных сил,
во мне прелюдий этих сумрак
лексикон
не выветрился суммой
рта с умом.
Что про родителей, они опять
стена,
её вопросом не сломать,
их тьма.
Как будто выставили, бросили
за дверь,
жилища где порог запачкан осенью
теперь.

Я вечер тёплый звал на встречу
вместо сук.
За моногамность, безупречный
слух.
С ним говорить, что про себя
молчать,
под листьев, вспомнивших иврит,
ворча.
Таких, как осень, много было
здесь.
Я больше не любил унылость,
лес.

Архитектура ветра,
девушка, ты так серьёзна.
Готов ли я к таким отношениям,
мне же только оттаять с мороза,
вдохновение приходит от женщин.

Прекрасные в пыли,
лишённые языка и слов.
Где глухота, там все правы,
не влезть
в снега бесчувственных белков.

Листаю лица, сколько их навстречу,
каждое персона и не меньше.
Поэт вынянчивает стих,
который вырвала страницей женщина.

Великие в пыли,
те, что насиловали рифму вместе с прозой,
в их похоти другие (ваши) незнакомки отцвели,
вкусы поддались коррозии.

Боже мой, что за манеры,
пить с утра коньяк в стратосфере.