Ринат Валиуллин - Варварство

лучше говорить или молчать,
расскажет в мемуарах одиночество
где тишина повиснет на плечах
уставшим снегом на коробках зодчества.
С трудом немногословность по причине
скромности и трепетного слуха
часть речи предаёт кончине,
чтоб сила голоса с годами не утухла

Как трудно ангелу в аду, он там не нужен.
Не машут крылья, низок потолок,
и воздух красноречьем перегружен,
табачный мрак, блестящий уголёк.

Ирония. Невысказанность. Боль.
Тянуло внутрь задумчиво дыхание,
и никотина лёгкий алкоголь
ненастьем затянул сознание.

Курилка… Медитация… Сутулясь
и принимая позу дыма,
в себя щеками очарованную глупость
в театре холода туманного игриво,
кому досталась роль, кому окурки,
зажаты в пальцах те и эти.
Хлопками падал смех,
как зацелованные в урну
в агонии останки сигареты.

Я не пишу, строчит язык,
упругой мякотью костлявость обнажая жизни.
Его хребет сломал утробный тонзиллит
и кашель, суть вскрывающий капризно.

Не могут руки без работы на столе,
хотя горизонталь должна вести к покою.
Шишкастый пульт переключая в голове,
я не пишу, всего лишь буквы строю.

Снимая с логики одежду до абсурда,
в чём никогда вам лично не признаться,
сухой язык сухие зажимают пальцы,
и оттого литература скудна.

Плетётся караваном образ жизни,
где поведение – горбатый почерк.
С экрана душу автора не видно,
она без совести средь недостатков прочих.

Так жадно о любви, что слёзы гаснут,
оружие неповторимых глаз,
когда читать становится опасно,
когда письмо касается и вас.

Похорони, чтоб не смердела,
любовь, зарой и не скорби.
Бесчеловечная всецело
по-человечески кричит.
Я знаю этот крик до скрипа
сухой воды остатка слёз.
Как ты могла так слепо влипнуть,
не пожалев на это слов?
Как ты могла – он не услышал,
свернул спектакль, грим густой
смыл, так почувствовала лишней
себя и мир весь остальной.
Советы вновь неблагодарны
за чашкой кофе или без
подруг, и близких, и вульгарных,
что лезут куда бог не влез.
Достань закат и полюбуйся,
что мёртвое в башке носить.
Потеря сна, потеря вкуса,
всё это временно, как стих.

Мне постепенно надоело говорить.
Словесным измученный похмельем,
с молчанием заключил пари.
Как много в молчаливом вдохновения,
когда так искренни глаза твои.

Я наслаждался тем, что не сказал,
не выплюнул последним поцелуем,
как искренни твои глаза,
на истину смотрящие простую
под лунную дорожку в волосах.

Я стал послушен тишине и пустоте,
сиюминутно вяжущей уста
в ночи, набросившей на нас шинель,
как звёзды-пуговицы, искренни глаза
и губы, развернувшись в карамель.

Луна палила голубым теплом,
темнее ночь запёкшейся крови.
Молчание немедленным послом
приобретало недосказанного вид,
когда так искренни глаза твои.

Точно так же, как спелое солнце
прикоснулось щекою к морю,
он к тебе прикипел балконцем.
– Подожди, я только зашторю.
Закрывая взгляд бога на вещи
и на те, что уже разбросали,
обнимались бесстыдно плечи.
– Залюби меня вусмерть, vale? [1]
Воздух ныл, в нём не было мысли,
здесь покою не переспится.
Ножки койки полы прогрызли.
– Ты меня окрылил – я птица.

Я вам в уши вдую,
чем вы сами боитесь отравиться,
правду, откусите её простую,
исказите гримасой не личики,
но уже и не рыльца.

Опоносившись смехом предсмертным,
осталось всего ничего,
откажитесь хоть раз от десерта,
оправдав что-то горькое, но своё.

Посмотрев на себя, а не в зеркало,
почистив не зубы, а мысли,
разве вы не замечаете, как померкли
и жизнь превратили в убийство,

как облысели фантазии
на фоне великолепия,
замазывая, замазывая
морщинки своим бесцветием.

Не кабель оголённый, скорее кобель,
развёрнутый шкурой души лирической,
пусть строки тащатся, как любовь в постель.
Выключу свет, читайте, ей светлее
без электричества.
Недосягаемые словом,
не я, рассказывать будете вы,
с разумом мобильным, даже спутниковым
к любви, как к инфекции, не готовые.
Не верите в любви моей силу и способ.
Докажу, пёс с вами.
Я же мужчина, а не философ.
Пусть говорят губы, я буду целовать дёснами.

Вы хотите сыграть со мной в любовники,
не боитесь увлечься,
умереть безвременно от инфекции сердечной,
стоит ли ускорять пульс ровненький?

Вы же комфорта во мне ищете,
по зубам ли страстей сухожилие?
Не смогу на постели лечь красивой вышивкой,
у ноги собакой покладистой, лживой.

Прав. Со мной будет весело,
в этом уверенность жирная.
Белый свет своим завесила.
Не богиня, вашей чувственности транжира я.

Вы пытаетесь мне голову заморочить
изморосью взгляда, голоса,
считайте, уже удалось, короче,
не тратьте на прелюдию всю мою молодость.

Вот рука, вот согласие, ключи от сердца
получите позже,
у вас их коллекция?
Нет, меня это не тревожит.
Несите руку, вам так идёт
моя красота внеземная.
Сколько раз за жизнь миф о ней слух женщины
обнимает,
чёрт,
не надоедая.

Но вы не повторяйтесь, а то наскучите,
как выхоженный вдоль и поперёк бульвар.
Боитесь этого заявления?
Утолите мне жажду скуки коварной
не прохладой, так отоплением.
Даже в такую жару
от горячей любви никто не откажется:
от ветвистых сосен-старух
до прозрачных подростков-саженцев.

Что за люди, насколько влюбчивы.
Хлеб, зрелище, комплименты, слияние.
Кто по маленькому сходил в любовь —
по большой соскучился,
кто в большую вошёл – уже под влиянием.

С кем же вы целоваться бежали
под куполом, с господом?
С одним из его заместителей?
Унося копну шёлка ржавого
так стремительно.

Или вы спешите к парню
одолжить пару поцелуев,
как поезду, приходящему по расписанию,
который от вас уже никуда не срулит,
в том-то и скука… Ну его.

Может, в мужские вечерние губы,
вырезанные пунцом в газоне щетины,
молитву вдыхая жилистого парфюма,
бросились к хищнику за интимом.