Автор неизвестен Европейская старинная литература - Лузитанская лира

Португальская аристократия периода Реставрации (в 1640 г. Португалия наконец избавляется от шестидесятилетней зависимости от испанской короны) существовала в иллюзорно-процветающем, но лишенном твердой экономической основы мире: заокеанские копи истощались, торговые пути переходили в руки других государств… Лиссабонское землетрясение 1755 г. как бы поставило последнюю точку в картине надвигающейся катастрофы. В этой ситуации при короле Жоане VI (1751–1777) фактическим единовластным правителем страны становится Себастиан де Карвальо-и-Мело, маркиз де Помбал, который пытается под эгидой королевской власти осуществить в стране реформы, направленные на контролируемое сверху развитие промышленности и торговли. Одновременно осуществляется и культурно-реформаторская политика. Все эти деяния освящаются авторитетом Разума. Так Португалия вступает в свой век Просвещения.

Новая интеллигенция — потеснившие аристократию выходцы из финансово-бюрократической элиты — обращает взоры к Франции, которая отныне и надолго становится для Португалии главным культурным ориентиром. Эстетическое кредо новых интеллектуалов — просветительский классицизм, в основе которого лежат подражание идеализированной природе, правдоподобное изображение должного, ясность и прозрачность высказывания, твердая очерченность рисунка. Естественно, «гонгоризм» оказывается главным противником классицистов. Через год после землетрясения в Лиссабоне создается сообщество поэтов, критиков и драматургов, пропагандировавшее новый путь развития искусства — «Лузитанская Аркадия». Каждый из «аркадийцев» брал себе какое-нибудь имя-прозвание: под этими именами многие из них и вошли в историю. Один из членов сообщества Педро Антонио Коррейя Гарсан (1724–1774) так формулировал задачи «Аркадии»: «Изгнать из португальской поэзии бесполезные украшения, напыщенные слова, заумные образы, безудержные гиперболы, придать нашим стихам привлекательный облик, суть коего благородная простота» [6] Цит. по изд.: J. Gaspar Simões. História da poesia portuguesa. Lisboa, v. II, 1956, p. 32. . А под «благородной простотой» «аркадийцы» понимали нравы и обычаи буколических пастухов Золотого века и пытались поставить на подмостках жизни спектакль, в котором каждый играл бы роль поэта-пастуха.

Теоретически полностью подчиненная законам «высокого» классицизма, в своем реальном существовании «Лузитанская Аркадия» является характерным плодом культуры рококо. Рококо — это классицизм в его домашнем обличье, чиновник, вернувшийся из присутствия и забравшийся… ну не в халат, так в пастушескую тунику. Так все-таки благороднее. Решавший на службе дела государственной важности, теперь он услаждает взор лицезрением милых мелочей, безделушек, украшающих его кабинет. Ублажает себя простыми, но изысканными радостями земного бытия:

К нему соберутся друзья и подруги (эротическая тема в рококо очень распространена), и они будут веселиться, отгороженные от враждебного мира за окнами, где ярится буря, где все быстротечно: «У золотых чертогов та же участь,// Что и у хижин ветхих». Так лучше наслаждаться жизнью, не заглядывая в грядущее: ведь «все то, что обещала нам Фортуна,//Развеется как дым…». (Благополучно устроенный лиссабонский чиновник Дома Индий Коррейя Гарсан словно предчувствует поджидающие его на склоне лет разорение, сельскую «ссылку» и заточение в тюрьму, где он и окончит свои дни… Причины? Они неведомы, впрочем, как и во многих других случаях: во второй половине XVIII века в Португалии бросали в тюрьму и без всяких причин.)

Рококо, воспевающее мирные, скромные радости бытия, всячески отталкивалось от героики «высокого» классицизма, изображая военные подвиги и кровопролитные деяния в лучшем случае в комическом ракурсе. Тому свидетельство — «Четверостишия» одного из самых значительных поэтов-сатириков второй половины XVIII века Николау Толентино (1741–1811). Толентино формально в «Аркадию» не входил, но был «аркадийцем» по всем приметам, кроме одной: пасторальный маскарад вытеснен в его поэзии бытом, изображаемым несколько шаржированно, но с явной приязнью. И уж кто вовсе был чужд всякой буколической идилличности, так это проживший всю жизнь в провинции Паулино Антонио Кабрал (1719–1789). Культивируемым «аркадийцами» пасторальным жанрам — эклоге, идиллии — Кабрал предпочитал сонет. Может быть, поэтому в его творчестве яснее проступает связь рококо со столь поносимой классицистами барочной поэзией. Откуда, как не из барокко, проникли в поэзию рококо и тема быстротечности жизни, и все «милые мелочи», которые в барокко были уравновешены тягой к грандиозному, к гиперболе? И не из барокко ли перешло в рококо игровое начало, которое упасет португальскую поэзию классицизма от рассудочности и ригоризма, сообщит ей дух мятежной неофициальности?

Этот протест против закабаления личности приобретет более серьезный, конкретно-исторический смысл в годы, воспоследовавшие за Французской революцией 1789 года. Стихийно сложившаяся в это время «французская партия», к которой принадлежали многие португальские литераторы, связывала с Францией торжество просветительских идеалов, низвержение монархической деспотии. Их противники, сгруппировавшиеся вокруг принцессы Жоакины Карлоты, представители самых реакционных слоев, стремились к сохранению любой ценой старых феодальных порядков.

Вторжение в 1807 году в Португалию наполеоновских войск, вызвавшее в конце концов ожесточенное сопротивление народа, повергло страну в семилетнюю опустошительную войну. Трагический парадокс португальской истории этого периода состоял в том, что патриотизм был тогда «спутан», по словам прогрессивного современного историка Жозе Эрмано Сарайвы, «с антилиберализмом и эта, возникшая в конкретный момент, связь понятий пустила глубокие корни в сознании португальцев».

Разгром Наполеона и изгнание оккупантов оказались поэтому прологом к репрессиям, обрушившимся на всех противников феодального строя. Многие свободомыслящие португальцы вынуждены были эмигрировать из страны. В такой исторической ситуации в португальской литературе начал складываться романтизм.

Франсиско Мануэла до Насименто (1734–1819), вошедшего в историю литературы под псевдонимом Филинто Элизио, критики называют то «последним поэтом аркадизма», то предтечей романтизма. Как и Толентино, как и Антонио Кабрал, Филинто Элизио был далек от официально исповедуемого буколизма. Классицистическая риторика сочетается у Филинто Элизио с фактографичностью дневниковой записи, так что его биография — необходимый комментарий к его стихам (см. наши примечания). Фактографичность, а также не раз возникающее в стихах Филинто Элизио обращение к ночи, этой главной героине сентименталистской лирики, и позволяют говорить о нем как о поэте-предромантике.