Юлия Мамочева - Душой наизнанку

Эх, не пишется мне, не рисуется:
Тяжко дышится, сладко спится…
Где вы, русские лица-улицы?
Всё — кромешная заграница.

Заграница — кромешится крошевом,
В уши самые солью сыпется.
Наглотавшись всего хорошего,
Не насытиться мне, не насытиться!

Шибко голодно — без родимого,
Без рутинного, без российского.
Заграница смеётся льдиново:
А к согреву — не попроситься.

Ты попросишь — вконец расхохочется,
Встанешь к стенке молиться — выстрелит.
Коль тебе задремать захочется —
Смертной негою ложе выстелит…

Нет, негоже к пригожей ластиться,
Приседать перед ласковой вражиной!
Как нальёт заграница маслица —
Станешь скользкий, друг, да изгаженный.

Мне ни масла, ни мёда — не надобно!
Здешний путь мой замшеет, не пройденный.
Ухожу в перезвоны ладанные:
Приглашен я к обедне — Родиной.

Верно, разум прав
Про мои пиры:
Коль бедовый нрав,
Доля — вне игры!

Но уйти стремглав —
Это не к добру:
Даже взрослым став,
Я ль предам игру?

Поле — жизни топь,
Время мчит мячом;
Бьёт по нервам дробь —
Верно, обречён.

К чёрту! Я — в отрыв,
Честь в кулак собрав:
Напорюсь на риф —
Доплыву дыряв.

Вражеский вратарь
Утирает соль;
Пропустить, как встарь,
Мой триумф изволь!

Волком страж глядит,
Рвётся вверх орлом.
Только я — сердит:
Крою напролом!

Не поспеть за мной,
Воля — хороша!..
Матч в единый строй
Замер, чуть дыша…

В буре всех атак
Чёток был пароль!
Кровь стучит не в такт;
Вытаращил враг
Свой сердитый ноль!

И взмывает флаг,
Наш победный залп,
Чуя чудо-роль.

Рёбра ломает ревущий аншлаг,
Глухо грохочет ликующий зал…
Это моя футболь.

Сжалось пространство, глотая меня конурой,
В горло вцепилось стремительным поворотом.
Как не люблю я считающих дружбу — игрой:
Тех, кто прощает пальбу по одним воротам!

Разум не верит пророченному извне,
Коль изнутри не скребли его кошки — снами.
Детство умчалось на сивом простом скакуне —
Выскребло дружбу, бесстрастно скрипя стременами.
Сгинуло, щедро посеянное по весне;
Время сомкнулось над лысыми семенами.

Не наигравшись, король отпускает ферзя,
Братским объятьем прощальным нещадно связан…
Сердце сжимается, если уходят друзья:
Их от него отрывает разлука — с мясом.

Грусть моя цепче акрила:
Герду покинул Кай.
Бабушка ведь говорила:
«Сердцем не прикипай!..»

Травит прощанья жало,
Ест мою постную стать.
Мама предупреждала:
«Страх — по живому рвать!»

Только дорога наша-то
Рвётся напополам.
Брат мой уходит заживо
По не моим полям.

Путь наш совместный пройден,
Скалится краем земля.
Рыцарь покинул орден
Старого короля.

Резкой и неизбежной
Стёрты разлукой вехи;
Прошлое давит на жалость —
Покуда не улечу.

Мы под мирской одеждой
Будем носить доспехи,
Латы, в которых сражались
Прежде — плечом к плечу.

Погода шепчет, отмаливая грехи.
Но не блажите, коварные небожители!
Детям, считается, трудно писать стихи:
Дети ещё непомерно немного видели.

Это, конечно, типично взрослый обман;
Чистая ложь не сочится лучистой примесью.
Чтобы оглохнуть, ныряет Луна в океан,
Там и смеётся над переспелой наивностью.

Смейся навзрыдно — над теми, кто похоронил
Детство своё в чернозёме сутулого смысла.
Пусть ополчится на них твой серебряный Нил,
Пусть их оплачет Нева и подлечит Висла.

Взрослые! Вы бы Вселенной в груди — не вынесли,
Всплывши во лжи, захлебнулись бы
               в Божьем вымысле.

Взрослые неизлечимы. Луна, покажись!
Похохочи над могилами добродетели!
Дети пока ещё помнят иную жизнь,
Неба изнанки безвинно немые свидетели.

Быть иль не быть нашей дружбе? Как знать, как знать,
Коль жалеют ответа скупые дорожные знаки?
Раскрошились слова — то, что важно,
               теперь не сказать —
Я грызу их, как зубодробильные козинаки.

Грузно дышу; только сердце — прочнейший мотор.
Тишь в голове, точно ночью меня порешили.
Но хорошо, но привольно в обществе гор!
Может, без друга — но буду на самой вершине!

Горше не станет, ведь горше уже — никак!
Вирши мои мне послужат походным маршем.
Дом далеко: каждый новый виной тому шаг;
Цель приближается, небо призывно машет.

Только буря в ушах обращается в тошный шторм;
Свирепеют моря изнутри черепной коробки.
Вижу горный хребет я конечным земным рубежом —
И держу к нему путь. Он, по счастью, совсем короткий.

Ночь утробно гремит, будто шабаш семи ветров.
Я цепляюсь, как зверь, за последний барьер до цели…
Рвусь я к звёздам лицом обветренным;
     грудью бросаюсь на пик трудов.
Стяг вбиваю копьём в темя горное,
     с пальцев стирая солёную кровь…
И гляжу я вниз. Знаю: там, где остался кров,
Друг в холодном поту подскочил на своей постели.

Ливень — родитель рун
На поасфальтовых рожицах.
Июнь, передлетье, июнь!
Июнить — в кайф, коли можется.

Марево меряет тюль
На перепрелой улице.
Июль, моё небо, июль —
Июль, покуда июлится!

Тогу август надел —
Царскую, алотканую.
Осени синь: осиянен предел;
Лето, лети, окаянное!

Лето, лети, подлатавши крыло!
Мучаясь, мчишься п о сини…
Люто следочки твои замело
Рыжее платье осени.

Без намека на моду,
вовсе не ей в угоду —
ты спрашивал, рада ль была твоему я приходу
и Новому году,
который тобой откупился,
пожалев ерунды.
Пред тем, как ответить, я долго глядела в воду.
Но дело дудело; желалось словам на свободу…
Читаешь глаза мои, словно бы пару писем;
как шахматный бог, предугадываешь ходы.

И бьюсь
я, как блюдце,
рентгеновским взглядом братца.
Боюсь —
извернуться,
выкрутиться, отовраться.
Чтоб боком
не вышло —
лишь
правду, как перед Богом.
Вопросом насквозь — заторможен мой кровоток.
«Была ли ты рада, когда я решил рождаться?»
Мечтатель — метатель, сестрица —
                мишень для дартса.
«А что с тобой станется, если придётся расстаться?»
Зачем вы сплетаетесь, мысли, в один клубок?