Сергей Бобров - Сборник: стихи и письма

Забрасывает кто смешные цепи,

Кто льет сироп, а уверяет – яд?

Кто спать ложится розовой долине <���так>,

Украсив веки серебром ручья?

Кто сладко нежится: - Люблю тебя,

Мой принц, мой милый колокольчик синий...

Пуста разгадка, пуст был и вопрос;

Не ветер, просто я его принес,

На подоконник бросил, словно кепи.

И он лежит, послушный, неживой,

И цвет его – лесной глуши и крепи,

Да запах, сладкий, тихий и густой.

Да тот глазок с уснувшею слезой.

Окт. 1916

Железноводск

Над самой низменной пятою,

Где маки якобинят луг,

Замерзший мамонтовый бивень

Впился в ветровый известняк.

Над звонкоустою водою

Невзнузданный локомотив, -

И звезд индейских трепетанье

Ласкает очей углы серпа.

И тыквы гор – лежат долине,

И бешено сворачивает рельс, -

Внизу быстрейшей треплет пене,

Восемь сажен – пестрейшей клокочет пене,

«Шиповник» - III т. Уэллс,

А Эссентукский пассажир

Разводит руками сожалений жир.

23.IV.1916

Кисловодск

Халат китайских вдохновений

Оставлен халую <���так> на чай,

И лысый кланялся картинно.

Уже вдали паровозы рычат.

Тверда бездонно галерея,

Набита яблоками морд,

Вагон отплывающий хватаю ручку,

Снисходительный влечет меня.

О деловитейший обманщик.

Пестро раскрашен и умыт –

Кто быстро стыки прогибает,

Кто рысью чисто рельс стучит –

На истом, чистом миста <���так> поле,

На голубой груди этого утра –

Один надеждил необманно

Мое пристальное пенснэ. –

О пресветлый света исполине,

Снегоризый утра великане.

Чистый царь засолненных долин.

Хрустальных дружин

Один,

На кручи неба глядящий слева.

19.9.1916

Минеральные воды.

Желая и понятным и певучим

Представиться патрону моему,

Взамен пенсне надену по бельму

На каждый глаз; «прощай!» моим качучам

Скажу: спиною стану ко всему, чем

Я заперт был в столь твердую тюрьму,

И судорожный вопль в сонет сожму

И скрежетами ямб мы с ним навьючим! –

Но тут – возникнет недоразуменье:

Да быть не может! ямб? - способен скрежетать?

Куда ему! – любовь-кровь, очи-ночи,

Или иное славное соленье

Ему удел. Но ведь пора кончать;

Куда ж годится ямб без многоточий!

16.XII.1916

Но с одиночеством в петлице

Луны орбиту обойдя –

К себе я вызвал эти лица

И мира лопнула чреда.

Тогда мой Геликон кудрявый

Взошел, налился, сжат и снят –

Но мести желчной архитравы

Под тем же зодиаком спят;

И был я принужден им сделать –

Не замечанье – реверанс,

И стал я, будто древний Мелос,

Втекать в их долгий кемня <���так> транс,

Тогда то лопнули преграды,

Огонь из окон выл и бил

В честь той скрежещущей услады,

Которой я напиться мнил,

В честь нецелованного тела,

Что обещало все и вся,

Загнутым взором зацепило

Меня за щеку (карася).

Мой вой, мой крик лежит гробнице

(По славной тишине сужу),

так с одиночеством в петлице

Я здесь недаром прохожу.

13 ноября 1916

Воздушная дрожь – родосский трактор.

О, темь, просветись, лети!

Земля дрожит, как раненый аллигатор,

Ее черное лицо – изрытая рана.

Валятся, расставляя руки, -

Туже и туже гул и пересвист,

Крики ломают брустверы,

Ржанье дыбится к небу.

О, сердце, крепче цепляйся

Маленькими ручками за меня!

Смотри: выбегают цепи

В полосы бризантного огня.

И чиркают пули травою;

Еще минута – и я буду убит.

Вчера контузило троих, сегодня… что такое?

Нечего и вспоминать, надо стрелять, -

Это я – просто так.

Но сегодня – какое-то странное…

И даже, - странные тики у рта!

Как вниз уносится земли полоса –

В мрак! в мрак!

- Да этого быть не может!

Это просто так.

1914

И я когда-то жил в тумане

И полной тихих мук бурде;

И тот туман я вспоминаю,

Как недостижные краи.

О, скрежет зубов – не легче ль? –

И руки сами вот в край стола…

Зеленое сукно вырвать,

Крови покраснее,

На белую шею, волос, прилипни.

И еще вспоминаю (не так далеко!) –

………………………….

- И тот туман я вспоминаю,

Как недоступные края.

1916

Там, над восторгом дум случайных

Тропа пленительных судеб, -

Шагов неузнанных и тайных

Отдохновительный Эреб.

- Но нет печали упоенней,

Нет – золотее тайника: -

Когда моей судьбою темной

Чужая молится рука.

Беги, забудь свои стремнины,

Свои счастливые труды:

Не на твоей земле единой

Оставь тяжелые следы.

Как в уксус блеклую жемчужину,

В весну бросаю сердце я:

И мысли в круг привычный сужены,

И отмирает жизнь моя.

О, сердце милое! не тебе ли

Пропели ровные часы!

Не пред тобой ли охладели

Сказанья ровныя росы!

Что жизни яростная пажить, -

Зов потревоженного дня:

Здесь легким роем звуков ляжет

Жатва немеркнущего огня.

Воспламенись в нежданный полдень!

Взыграй над кручами озер!

И пусть весна плакучая помнит

Слепящий, огненный простор.

Покинь спасительную дубраву

И радостно переходи…

Так что же делать! – брошу славу,

Те: руки, мысли и пути, -

И я поверю, что не иссякнет

Мне молчаливая глубина,

А только новой каплей капнет

Моя жемчужная весна. –

Как в уксус блеклую жемчужину

Весну я в сердце уронил!

И жизни милые очи сужены

На блеск весенних паникадил.

Проходит под пристань, молча,

негодуя курьерский вал:

Балки и рельсы дрогнут,

Скамеечка запоет.

Вздымает и на берег бросит

Семь сотен стеклянных пуль. –

Поет перебором море,

Циклопа радужный пульс.

Кто встанет, молу подобен,

На твой сапфир, изумруд, -

И вопли умрут, как закатом

Череп сгорит голубой.

Планирующая чайка,

Красные ножки вверх –

Крыла чисто-резаной решеткой

Брызг ловит налету.

О плещись, мой восторг синий, пламя!

Я и ты – мы живем....

Готово!

За шиворотом полтора стакана

Холодной – чорт! – воды.

Очевидная антиномичность

Философической судьбы.

1917. Ялта

Вот почерк, как костыль усталый,

Бумага твердая. И я.

Ландшафт микроскопично малый,

Но в нем струится песнь моя.

Не хочешь ли, мой брат, проведать,

Кто проходил бумажный грот,

Кто теплоту, усмешки, беды

Своею жизнью назовет.

Нанижет, регистратор мрачный,

На взора нить: стихи, огни

И вызовет на бой кулачный

Тень, разрисованную в дни.