Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

Порой мне кажется, что я схожу с ума,
Что разорвется грудь от непосильной муки.
Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,
Скорблю, но скорбь моя – нема!
   Сегодня, как вчера, – одни и те же вести:
Насилий новых ряд, а всех – уже не счесть!
Врагом, ликующим в порыве дикой мести,
Все попрано – закон, свобода, совесть, честь!
Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно!
Остановитесь же, злодеи, палачи!»
Но кто-то горло сжал тебе и давит больно:
     «Молчи!»

Не стало пламенных бойцов; над их гробами
Не скоро прошумит призывный клич борьбы.
Постыдно-жалкими, трусливыми рабами
     Остались прежние рабы.
Нет, не для них прошла волна борьбы великой;
Горели не для них священные огни!
Толпой испуганной, бессмысленной, безликой
В ярмо привычное, покорны воле дикой,
Послушные кнуту, впряглися вновь они.

Но, мнится, где-то есть высокие стремленья.
Не все отравлено позором униженья!
Ростки могучие здоровое зерно
Готово дать и ждет – лишь только ждет – мгновенья.
Былого с будущим скрепляя прочно звенья,
        Куется новое звено.

      Однажды в лавке антиквара
      Средь прочего товара
   Заброшенный, забытый инвалид –
Шпажонка ржавая, убогая на вид,
   Хвалилась пред другою шпагой
   Своею честью и отвагой:
   «В алмазах, в золоте, в чеканном серебре,
   В ножнах из вылощенной кожи
Висела гордо я на вышитом бедре
      Не одного вельможи.
      За чью я не боролась честь?
      Каких не добивалась целей?
      И не припомнить и не счесть
      Моих триумфов и дуэлей.
Случалось, справиться с врагом я не могла
      Путем прямым… Ну что ж? Не скрою:
         Борьбу решал порою
         Удар из-за угла.
      Изведав крови благородной,
Нашла я после вкус в крови простонародной.
Вот, подлинно, где был кровавый пир.
      Как не сказать судьбе спасибо?
В те времена едва где-либо
      Поднимет ропот сельский мир,
Готов был скорый суд для обнаглевшей черни.
      Без лишних слов и без прикрас:
         Справляла я тогда не раз
   Кровавые обедни и вечерни.
   – Вой, подлый род, стенай, реви!
Не шутки шутим мы и не играем в прятки! –
      Купалась я тогда в крови
         От острия до рукоятки!
      Нам сердце закаляет гнев:
            Остервенев,
Без всякой жалости я буйный сброд колола,
            Колола…»
            «Эк, замолола!
Опомнись, матушка. Ей-ей, ты мелешь вздор! –
            Ввязался тут со шпагой в спор
               Топор. –
   Нашла хвалиться чем старуха:
   Рядилась в золото, в шелка,
Походом шла на мужика…
         Ох, баба, баба-говоруха!
В одной тебе еще беда б невелика,
Да шла-то ведь в поход ты, чай, не без полка.
Вовек мужицкого тебе б не видеть брюха,
         Когда б не эта рюха,
Слуга твой верный – штык, сосед твой по стене.
Вот с кем потолковать хотелося бы мне.
Все – непутевый – он деревню, так бездолит:
Ему – кто подвернись, хотя бы мать, отец,
            Приказано – конец:
            Знай, колет!
А только, милая, все это до поры.
   Дождемся мы венечной свалки.
   Куются где-то топоры
         Иной закалки.
         Слышь? Топоры, не палки.
Эх, в тапоры я саж, чай, здесь не улежу!
   Смекай-ка, что я доложу, –
   Тебе, дворянке, не в угоду:
   Не только топора, что на колоду!
Ему крестьянский люд обязан всем добром,
И – коль на то пошло, – скажу: лишь топором
   Себе добудет он и счастье и свободу!»

      Писал я басню не вчера:
      Лет пять назад, коли не боле,
Про «верный штык» теперь уж песенка стара.
Штык шпаге изменил – и весь народ на воле.
– Штык! Обошлось без топора.
                  Ура! –
И кто-то, радуясь такому обороту,
      Спешит собрать за ротой роту
      И, из полка шныряя в полк,
Улестливо шипит: «Возьмите, братцы, в толк:
      Ну можно ль темному народу
      Дать сразу полную свободу?
Нет, надо нам идти испытанным путем,
Взяв буржуазные за образец порядки.
Уж поддержите нас, ребятки,
   А мы порядок наведем!»
И пробуют навесть – не надо быть прилежней.
Авось-де у штыков смекалка так мала,
Что им и невдомек, что ждет их кабала
   Куда почище прежней!
Штыки не гонят прочь улестливых господ.
И тех, кто подлинно болеет за народ,
Нет-нет, да и возьмет раздумье и опаска,
Что радостная быль пройдет, как сон, как сказка:
   Вздохнули малость – и капут, –
Не отбояриться никак от новых пут.
   Пойдет все, дескать, прахом.
Товарищи, скажу, что я подобным страхом
      Не заражен.
Я знаю, «господа» прут сдуру на рожон.
      Скажу открыто:
      Ведь топоры-то,
Они там где-то ждут, они там где-то ждут:
Сполна ль все мужикам дадут? Аль не дадут?
Забыто, дескать, их житье аль не забыто?
Всей музыки конец получится каков?
   И если «господа», к примеру, мужиков
   Землей и волею лишь по губам помажут,
   Так топоры себя покажут!
Вот что пророчу я, хоть я и не пророк.
Пусть смысл пророчества до острой боли жуток,
   Но – время не прошло.
         Когда ж наступит срок,
   Тогда уж будет не до шуток!

Друзья, чтоб не было неясных многоточий,
Прибавлю, что, ведя всю речь про топоры,
Я с умыслом молчал про молоток рабочий.
   Кто ж козыряет… до игры?

И чертыхалися враги и лбы крестили,
Но им ни черт, ни бог не мог помочь в игре,
Когда на них, гремя, наш молот опустили
   Мы в «большевистском Октябре»!

   Кукушка,
   Хвастливая болтушка,
   Однажды, сидя на суку,
Перед собранием кукушечьим болтала
   О чем попало,
   Что ни взбрело в башку.
Сначала то да се, по общему примеру:
Врала да знала меру.
Но под конец – поди ж ты! – соврала,
   Что видела орла.
«Орла! Ведь выпадет же случай! –
Кукушки все тут в крик наперебой. –
Скажи ж скорей, каков орел собой?
   Чать, туча тучей?!»
«Ну, это – как кому, – хвастуньи был ответ, –
Особого в орле, пожалуй, мало.
По мне, так ничего в нем нет,
Чего бы нам недоставало:
   Те ж когти, клюв и хвост,
   Почти такой же рост,
Подобно нам, весь сер – и крылья и макушка…
   Короче говоря,
   Чтоб слов не тратить зря:
Орел – не более, как крупная кукушка!»