Илья Чавчавадзе - Стихотворения и поэмы

Но не медли ни мгновенья,
Береги минуты эти:
Больше нет тебе спасенья —
Казнь свершится на рассвете“.

И сказал им царь: „Доколе
Мне твердить одно и то же?
Неужели здесь, в неволе,
Изменю себе я, боже?

Нет, страна моя прекрасна!
Мой побег грозит войною.
Не согласен я! Напрасно
Вы пришли, друзья, за мною!“

Как пришельцы ни просили,
Не склонился царь к моленьям…
Ах, какое сердце в силе
Так бороться с искушеньем!

И настало утро казни.
Плачьте, плачьте, иверийцы!
Без волненья, без боязни
Вышел царь наш из темницы.

Уж толпа зевак бежала —
Басурман к потехам падок!
Сам визир, трудясь немало,
Наводил вокруг порядок.

Рядом с ним палач огромный,
Засучив рукав кафтана,
Грубый, жилистый и злобный,
Ждал несчастной жертвы хана.

Приведенный из темницы,
Встал меж ними царь печальный
И, подняв свои ресницы,
Кинул в небо взгляд прощальный.

И обвел он скорбным взглядом
Площадь, полную волненья,
И палач, стоявший рядом,
Вызвал в сердце омерзенье.

И смутился царь наш бедный —
Ведь и он был смертным тоже!
Ведь и он, больной и бледный,
Эту жизнь любил, о боже!

Но скрепил себя несчастный,
Превозмог свои мученья.
В это время вопль ужасный
Прокатился в отдаленье.

Оглянулся царь, и что же?
Обезумев от печали,
Перед ним его вельможи
Истомленные стояли.

И святитель там с иконой
Чуть живой стонал от боли…
Ах, услышав эти стоны,
Зарыдали б камни в поле!

Увидав родные лица,
Вдруг припомнил царь печальный
Свой очаг, свою столицу,
Свой народ многострадальный.

Эх, вся жизнь распалась прахом!
Сердце дрогнуло картвела!
Плоть, подавленная страхом,
Душу мигом одолела!

И, закрыв лицо рукою,
Царь к визиру обернулся:
„Пощади!..“ — И вдруг собою
Овладел… и ужаснулся!

О, как сердцу стало мерзко
Это жалостное слово!
„Гей, палач! — вскричал он дерзко. —
Что ты медлишь? Всё готово!“

Вся в крови стояла плаха,
И палач схватил картвела,
И главу его с размаха
Топором отсек от тела».

Там, где орлы, кочуя над Казбеком,
Не достигают царственных высот,
Где цепи гор блистают вечным снегом
И ледники не тают круглый год,
Где шум людской и суета земная
Не нарушают мертвенный покой,
Где только бури стонут, пролетая,
Да рев громов проносится порой, —
Давным-давно в скале уединенной
Отцы-монахи вырубили скит.
Поныне, Вифлеемом нареченный,
Тот божий храм в народе знаменит.
Сплошной ледник отвесною стеною
Спускался в пропасть. Как гнездо орла,
Сквозь глыбы льда высоко над землею
Пробита дверь убогая была.
К подошве скал от той высокой двери
Спускалась цепь, прикована навек,
И лишь по ней подняться мог к пещере
Отрекшийся от мира человек.

Подвижники минувших поколений
Здесь основали бедный свой приют.
Над миром льдов лишь звуки песнопений
Во славу бога раздавались тут.
И под напев смиренного хорала,
Преодолев соблазны бытия,
Здесь свой покой душевный обретала
Монахов просветленная семья.
Года прошли… Обитель опустела…
Вслед за монахом в землю лег монах…
Но весть о них селенья облетела
И до сих пор не умерла в горах,
И до сих пор окрестности пещеры
Священной почитаются землей,
И коль туда бегут, спасаясь, звери —
Для них стрелок не страшен удалой.
Он знает: только праведник смиренный
Достоин здесь с молитвою пройти,
Но прямо в сердце грешник дерзновенный
Сраженный громом ляжет на пути.

Случилось так, что в древнюю обитель,
В покинутый и позабытый храм,
Из дальних мест пришел пустынножитель,
Поднялся вверх и поселился там.
Простой монах, он мир покинул грешный,
Ревнуя к правде, бросил бедный свет,
Где человек живет во тьме кромешной,
Где от соблазнов избавленья нет;
Где день и ночь вослед за человеком
Влачится грех, коварный, словно вор,
Где истина, не принятая веком,
Обречена на гибель и позор;
Где всё превратно, временно и тленно,
Где нож на брата поднимает брат,
Где клевета, коварство и измена
Взамен любви вражду боготворят…
Всеобщего падения свидетель,
Он, полный гнева, скрылся из страны,
Где даже красота и добродетель
Служить пороку гнусному должны.

Под сенью скал и ледников опасных
Он поселился — бедный житель гор,
И позабыл о прежних он соблазнах,
И не стремился к людям с этих пор.
Достигнув монастырского порога,
Убил он в сердце грешные мечты,
Чтоб в Судный день предстать пред очи бога,
Не запятнав душевной чистоты.
Он день и ночь на страже был духовной,
Здесь, в глубине однообразных скал,
Он плоть свою — сосуд тоски греховной —
Слезами покаянья омывал.
И день и ночь неслись его стенанья,
И день и ночь, стекая из очей,
Не высыхали слезы покаянья,
Как безутешной горести ручей.
Чуждаясь треволнения мирского,
Его душа воскресла средь могил,
И все желанья сердца молодого
Он глубоко в себе похоронил.

Он был не стар, но в молодые годы
На нем почила божья благодать,
И дух его, забыв свои невзгоды,
Привык в высоком небе обитать.
Был худ и бледен лик его угрюмый,
Но светом озаренное чело
Невыразимо благостною думой
Дышало и сердца к себе влекло.
И взор его, когда-то полный страха,
Теперь светился тихой добротой,
И было видно, что душа монаха
Погружена в смиренье и покой.
Какой сиял он радостью смиренной,
В небесные чертоги устремлен!
Какой дышал он верой неизменной,
Когда смотрел в далекий небосклон!
Смирив себя молитвой и постами,
Он все страданья плотские постиг,
Но дух его, испытанный трудами,
Воистину был светел и велик.

И услыхал господь его моленья,
И дал ему избыток дивных сил,
И символ своего благоволенья
Страдающему иноку явил.
В пустынной келье малое оконце
Пробито было посредине скал,
Чтоб днем туда заглядывало солнце
И свет луны во мраке долетал.
Когда, в одежды светлые одето,
Светило поднималось ото сна,
Наклонный луч дымящегося света
К ногам монаха падал из окна.
И брал монах молитвенник смиренный,
И возлагал на луч перед собой,
И в час молитвы этот луч нетленный
Держал его, как дивный аналой.
Так проходили годы и недели,
Так соблюдал отшельник свой устав,
И чистоту души своей на деле
Он мог проверить, чудо испытав.