Александр Кердан - Избранное

Ах, Юлия Друнина, Юлия Друнина!
Сегодня земля под ногами наструнена.
Шагаю – и стонет она под пятой…
В бою рукопашном схватились
Вы с вечностью!
Ах, с вашей ли милой всегдашней
сердечностью
Решиться на бой за последней чертой?
Ах, с вашей ли страстной солдатскою
честностью
Остаться на стыке бесправья
с безвестностью,
Забыв свою юность, друзей имена…
А может быть, вспомнив, в содеянном каяться?
Бояться и в страхе за страх свой отчаяться —
Такая у всех рукопашных цена.
…Луна, словно вражий прожектор качается,
Не всякая схватка победой венчается.
Меж нами границей нейтральная мгла,
Где горе людское обманом итожится,
Где паразиты жиреют и множатся,
Где все продается – хула и хвала.
Но мы ж продаваться совсем не намерены
И, может, поэтому так не уверены
В судьбе тех, кто рядом, и в личной судьбе.
Ах, Друнина Юлия, Друнина Юлия,
Вот так же, как Вы,
в рукопашный смогу ли я?
Ну что мне ответить и Вам, и себе?

Мне довелось родиться комиссаром,
И, верить в Маркса (с Энгельсом на пару),
И в массы слово партии нести
До той поры, пока она в чести!
А после – крыть ее с таким же жаром,
И партбилет – в кубышку, до поры…
Такие, видно, правила игры
(А я наивно комиссара званье
Всегда считал не службой, а призваньем),
Хотя не разделял, конечно, их…
И утверждал идеи, коим верил,
Пока безверье к нам искало двери
И три марксиста, как в застольях пели,
Еще соображали на троих…
И я вещал на всех политзанятьях,
Что все мы на земле отцовской – братья!
А кто не брат нам, тот себе не брат…
И верил не в Христа и не в Аллаха,
А в жизнь людей, по правде и без страха…
И верно, я в ту пору был богат!
Зачем об этом? – Нет, не ностальгия,
И ты, и я – сегодня мы – другие.
И все ж не с теми я, кто вечно прав,
На площадях сжигая партбилеты…
Иуды поцелуй… И вновь – вендетта —
Преддверие вождизма и расправ.

Чем похвастаться могу?
Лишь судьбой краснознаменной.
Партбилет, что берегу,
Не подаришь и врагу…
Только, выбросив, солгу
Перед жизнью обновленной.
Сжечь его – не волен я,
Как не волен вновь родиться,
Как не вправе сыновья
Им, хранимым мной, гордиться.
…Оттиск стертых букв и дат,
Лысый профиль на обложке…
Подевать тебя куда,
В рай мандат и в ад мандат,
В юность – красное окошко?

Наш дед Сметанник, солнечное детство…
Мы с ним в ту пору жили по соседству.
С кем – дедом или детством? —
С тем и с тем…
Я помню имя, отчество соседа
И кличку, что мальчишки дали деду.
Но прах тревожить именем зачем?

Он слыл довольно странным старикашкой.
Был в белой накрахмаленной рубашке,
На брюках – стрелок острые ножи…
И увлекался хатхою-йогой,
Охотою, рыбалкою – немного,
Но не за это кличку заслужил!
Сметанник равнодушен был к футболу,
Но страсть в себе хранил к иному полу,
Совсем забывший про свои лета…
Дружили с ним такие молодайки,
Что – должен я заметить без утайки —
Как на подбор: и стать, и красота…
И дед с такой особой рядом встанет,
Ну, как котяра тянется к сметане…
Вот вам и образ – прозвища секрет.
Так стал у нас «Сметанником» сосед.
Про кличку эту знал старик, конечно,
Но относился к нам вполне сердечно.
Взял даже на охоту как-то раз,
Чтоб загоняли дичь, рюкзак носили…
Меня тогда чуть-чуть не подстрелили,
Но Бог ли, случай – кто-то, в общем, спас!
Сметанник выделял меня…
Наверно,
Я пионером был тогда примерным.
А позже – комсомольцем хоть куда…
А он – партиец. Вот уже и связка!
Картина: Ленин, дети… Эта сказка —
Знамение, но все же не беда,
Пример для всех грядущих поколений…

Мой дед носил бородку а-ля Ленин,
Но я не помню деда своего.
В Сибирь этапом он ушел по тракту
За то, что жил трудом и верил в правду, —
О нем не знаю больше ничего!

Сметанник же мне не являлся дедом,
И все же часто, как сосед соседу,
И как опять же ветеран юнцу,
Рассказывал он о былых победах,
О шрамах тех, что мужеству к лицу,
И о себе…
И как ни странно это,
Как ни мотала жизнь меня по свету,
Его рассказы здравствуют во мне!
Знать, впечатленье первое надежно:
Мне вспомнить то, что помнится, несложно,
Оставшись вдруг с собой наедине.

Сметанника судьба приметна тем,
Что в ней любовь, одна любовь повинна…
Он гимназистом, мальчиком невинным,
Влюбился по уши и насовсем
В учительницу, волею судьбы —
Сторонницу лишь классовой борьбы…
Она его всему и научила
И бомбу самодельную вручила.
И отличился юный боевик,
И поплатился провокатор-шпик!

Партийные Ромео и Джульетта
В гражданский брак вступили в то же лето.
И из эсеров – ведь не дураки —
На пару подались в большевики!
А после – продолжение идиллий —
По очереди в тюрьмы их садили
До самого восстания того,
О коем даже слухи распустили
У нас, что вовсе не было его!
Но слов из песни не изъять декретом…
Итак, пошли они за власть Советов,
Плечом к плечу, после разлучных лет!
Она была его намного старше,
Партстаж опять же…
Реввоенсовет
Ее в полку назначил комиссаршей.
Он – под ее началом фельдшерил,
Точней, не фельдшерил, а коновалил.
И в бой, конечно, рядышком ходил
И ночевал с женой на сеновале.
Он тела комиссарского желал
И в это тело верил, как в икону…
…Тут вражья артиллерия по склону,
Где штаб их был и тот же сеновал!
И комиссаршу разорвал снаряд…
И может, к счастью,
От любых уклонов
И от этапных горьких эшелонов
Спас косточки, разложенные в ряд…
Сметанник же остался жив случайно.
И жил, но не женился с той поры…
Как миновали деда топоры
Его эпохи – остается тайной.
Он умер в возрасте почти ста лет,
Оставив мне престранное наследство:
Не партбилет – охотничий билет
И книгу «Голоданье – суперсредство»…
Я памятью такою дорожу,
Поскольку, пусть невольно, голодаю.
Но хоть охоту с детства уважаю,
Сам на охоту больше не хожу.