Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Я не прижался. Ясного сознанья
не потерял! Дневная даль светла.
Рукою сжав невидимое знамя,
я влево оттолкнулся от ствола,

и выглянул, и вышел за деревья
к кустам, к лощине, к снегу впереди,
где в сизой туче сгорбилась деревня
и шепчет умоляюще: «Иди».

Последний ломоть
просто
отдать.
И вовсе не геройство —
поголодать.
Нетрудно
боль и муку,
стерпев,
забыть,
не страшно
даже руку
дать отрубить!
Но телом затыкать
огонь врага,
но кровью
истекать
на белые снега,
но бросить
на жерло
себя
живого…
(Подумал —
обожгло
струей свинцовой!)

Три человека затаились в дзоте,
они зрачками щупают меня…
Теперь вы и костей их не найдете.
Я не стремлюсь узнать их имена.

Что мне приметы! Для чего мне имя
трех смертников, трех канувших теней?
Мой поединок, помните, не с ними, —
мой враг страшнее, пагубней, сильней!

Вы видите, как факелы дымятся,
как тлеют драгоценные тома,
как запах человеческого мяса
вползает в нюрнбергские дома.

Вам помнится колючая ограда
вокруг страдальцев тысяч лагерей?
Известна вам блокада Ленинграда?
Голодный стон у ледяных дверей?

Переселенье плачущих народов,
услышавших, что движется беда,
смертельный грохот падающих сводов,
растертые до щебня города?

Мой враг сейчас подписывает чеки,
рука его на сериях банкнот,
и пулю, что застрянет в человеке,
как прибыль, арифмометр отщелкнет.

Он всунул руки в глубину России
и тут — клешней — ворочает и мнет,
и тут — на промороженной трясине
поставил он свой черный пулемет.

С ним я вступил в смертельный поединок!
В неравный? Нет! Мой враг под силу мне.
И пух снежинок с каплями кровинок
отсюда виден всей моей стране.

Кто он,
что глядит
в узкую щель?
Кто он,
чужой солдат,
ищущий цель?
Разве бы я
мог
так поступить?
Мирный
его порог
переступить?
Разве б я мог
сжать
горло его?
Вырвать,
поджечь,
взять
дом у него?
Раз он
не отшвырнул
свой затвор,
раз он
не отвернул
взора, вор,
раз он
заговорил
так сам,
раз он
загородил
жизнь нам, —
я доползу
к нему
с связкой гранат.
Я дотащу
к нему
свой автомат.

Стучат виски, подсказывают будто:
раз, два и три… Звенящий механизм
отсчитывает долгую минуту,
как полным веком прожитую жизнь.

Я в ту минуту о веках не думал
и пожалеть о прошлом не успел,
я на руки озябшие не дунул
и поудобней лечь не захотел…

Когда-то я хотел понять цель жизни,
в людей и в книги вдумывался я.
Один на рынке ищет дешевизны,
другой у флейты просит соловья.

Один добился цели: по дешевке
купил, и отправляется домой,
и долго смотрит на свои обновки,
недорогой добытые ценой.

Другой добился тоже своей цели:
он насладился флейтою своей,
и клапаны под пальцами запели,
и захлебнулся трелью соловей.

А я? Добился? Прикоснулся к сути
моей недолгой жизни наяву?
Я этой предназначен ли минуте,
которую сейчас переживу?

И новым людям будет ли понятно,
что мы, их предки, не были просты,
что белый снег окрасившие пятна
не от безумья, не от слепоты;

что я был зряч и полон осязанья,
что не отчаянье меня влекло,
что моего прозрачного сознанья
бездумной мутью не заволокло?..

Вот этого, прошу вас, не забудьте,
с величьем цели сверьте подвиг мой, —
я все желанья свел к одной минуте
для дела жизни, избранного мной.

Хочу, чтоб люди распознать сумели,
встречая в мире светлую зарю,
какой Матросов добивался цели!
Добился ли?
Добился! — говорю.

И — недоволен я такой судьбою,
что свел всю жизнь в один минутный бой?
Нет! Я хотел прикрыть народ собою —
и вот могу прикрыть народ собой.

Очень
белый снег,
в очи —
белый свет,
снег —
с бровей и с век,
сзади —
белый след.
Разве
я не могу
лечь,
застыть на снегу,
разве
не право мое —
яма —
врыться в нее?
Трудно
к пулям ползти,
но я не сойду
с полпути,
не оброню
слезу,
в сторону
не отползу.

Я дал по щели очередью длинной.
Напрасно. Только сдунул белый пух.
Швырнул гранату… Дым и щепы с глиной.
Но снова стук заколотил в мой слух.

И вдруг я понял, что с такой громадой
земли и бревен под струей огня
не справиться ни пулей, ни гранатой —
нужна, как сталь, упрямая броня!

Вплотную к дзоту, к черному разрезу!
Прижать! Закрыть! Замуровать врага!
Где ж эта твердость, равная железу?
Одни кусты да талые снега…

И не железо — влага под рукою.
Но сердце — молот в кузнице грудной —
бьет в грудь мою, чтоб стать могла такою
ничем не пробиваемой броней.

Вся кровь
кричит:
«Назад!»
Все жилы,
пульс,
глаза,
и мозг,
и рот:
«Назад,
вернись
назад!»
Но я —
вперед!