Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Звон уже стихал…
И в минуту эту
вдруг два пастуха
вышли к парапету.

Шапки мнут в руках,
удивились сами,
что вокруг —
Москва!
Кремль перед глазами!

Я узнал потом,
что в столицу с юга
поезд со скотом
шел,
и в нем два друга.

И один из них —
парень из станицы —
в памяти возник,
ожил на странице…

В сумерках потух
день Москвы тогдашней,
и слушает пастух
звон на Спасской башне.

Будто вдаль плывет
на мосту далеком,
и в жизнь
его зовет
свет кремлевских окон.

А ему — земляк:
— Что тебя тревожит?
Во дворце Кремля
еще ждут нас, может…

…И стоял Мазай
на мосту далеком,
и смотрел в глаза
освещенных окон.

Свет горел в Кремле.
Шел апрельский Пленум.
Час настал —
Земле
мчаться к переменам.

Час настал —
скорей
пересесть России
на стальных коней
крупной индустрии

и, меняя строй
всей народной жизни,
стать
стальной страной
при социализме.

…И стоял Мазай
на мосту далеком,
и смотрел в глаза
освещенных окон.

Пленум был за то,
чтоб, войдя в артели,
шел народ простой
к величавой цели!

Чтоб в расплаве руд,
у фабричных зарев
превратился
труд
в радость всех Мазаев.

Чтоб и жизнь себе
сделать ярче, шире
и поддержать в борьбе
братьев
во всем мире!

…И стоял Мазай
на мосту далеком,
и смотрел в глаза
освещенных окон,

где дыханье бурь
проносилось в зале,
где его судьбу
в эти дни решали.

…Он стоял — пастух.
И, как стих пролога,
началась вот тут
в жизнь
его дорога.

Небо — синий купол.
Море серебрится.
Город Мариуполь
весь под черепицей.
Крыши, крыши, крыши…
А вдали, повыше,
трубы задымили,
искры над печами,
домны заломили
руки над плечами.
Варят сталь мартены,
горячи их стены,
и летит оттуда
сажа от мазута.

В цехе из-под крышек
пламя так и пышет!
Сталь лежит живая,
взглядом обжигая.
Людям на заводе
горячо живется,
а завод в народе
«Ильичем»
зовется.

На заводе этом,
плавками прогретом,
есть один подручный —
с книгой неразлучный.
И об этом парне
шум по сталеварне:
— Шибко очень ходит!
Места не находит.
— Как на него «находит»,
все плохим находит!
— Пристает:
«Отстали!
Мало варим стали!»
Мол, трех не хватит этак
полных пятилеток!
Руки в шаровары,
и — заводит первый:
«Думал — сталевары,
а вы, мол, староверы!»
Тешится над нами,
кличет «колдунами».
Неудобно как-то —
паренек без такта.

Но работать может,
дела не отложит,
быстротой поможет.
Лишь кивни —
подложит
марганца ли, хрома, —
все ему знакомо!

Среди комсомольцев
он знаток в железе,
с синеньким стекольцем
чуть не в пекло лезет.
Печка — вроде солнца,
пламенем
как жахнет!
Смуглый, он смеется,
робости в глазах нет!
С пламенем он в паре,
в копоти, как ворон.
Посмотреть —
так парень
сам огнеупорен.
На затылке кепка,
слово скажет — крепко!
Есть грешок: задирист,
в споре — перетянет.
Но где бы ни сходились,
сердцем
к себе тянет,
тянет, как магнитом.
И складно говорит он.

Вообще проворный:
— Нормы? Что мне нормы?
Мне бы всей стране бы!
Мне во все бы небо
печку бы построить,
цех переустроить!
С кем-нибудь повыше
мне поговорить бы,
аж до самой крыши
стали наварить бы!
Все в цеху поправить,
молодых направить!..

А частично прав ведь!
В кадрах-то нехватка,
не уйдешь от факта.
Кто такой, каков он?
Слух — из батраков он.
Честный парень, знаем.
Звать его Мазаем.

Что о нем услышим —
полностью опишем.

Стар и сед
Булатин, сталевар.
Свой секрет —
как в землю зарывал.

— Друг, открой!..—
А он в ответ — молчок.
Вот какой
старинный старичок.

Думать брось,
не подходи — гроза.
В клюкве нос
и с водочкой глаза.

Как старик
вел огневой процесс?
В сотнях книг
об этом не прочесть!

Сед и стар,
колдует в «мартыне».
А вот сталь —
первейшая в стране.

Будто ей
он знает заговор,
будто с ней
имеет договор:

«Я — тебе,
а ты за это — мне…
А теперь
понежусь я в огне.

Торопить
не надо, не терплю,
потерпи,
пока я прокиплю».

Так кипит,
что надо потерпеть!
Аппетит,
видать, у ней — кипеть…

Сед и мал,
заглянет в свой блокнот,
сталь сама
глазком ему мигнет:

«Мне пора,
смотри не прозевай.
В самый раз —
готова! Разливай!»

Хо-ро-ша!
Изгибисто, легко
в глубь ковша
течет, как молоко.

А потом
в прокатный цех, гремя,
вдаль хвостом
пойдет вилять, змея.

Мал собой
и говорок на «о»,
рад седой —
секретик у него:

— Тем секрет,
что в нем запрет, хорош.
Снял запрет,
и от секрета грош.

Есть секрет —
и сталь моя добра.
Делал дед,
и прадед, и прапра…

Прадед — меч
для князя отковал,
вот и с плеч
слетела голова,

чтоб меча
второго, как его,
не встречать
в бою ни у кого!

Дед ковал
рессоры для цариц,
сталь давал
из сыродутных криц,

а отец,
покой его душе,
свой конец
обрел вон в том ковше.

Было встарь…
Имеется рассказ:
прозвал царь
«Булатиными» нас.

За клинок
не пожалел наград!
Мы, сынок,
розмыслили булат…

Пусть на ложь
рассказец-то похож —
не тревожь,
рассказчика не трожь!

Сед и стар,
старик дружил с огнем.
И Макар
подручничал при нем.

Он решил
спросить у старика…
Накрошил
в закрутку табака.

Встал Мазай
и начал говорить.
— Я, — сказал, —
хотел бы сам варить!

Что я, зря
вечерний курс прошел?
Что я, зря
уже во вкус вошел?

Дай, поставь,
горит моя душа —
выдать сталь
из моего ковша.

Жить в огне,
как сталевар, хочу!
Это мне,
Булатин, по плечу.

Но старик
с усами был и сам.
Не привык
к подобным голосам.

— По плечу? —
Булатин говорит. —
От причуд
душа твоя горит.

Что до книг,
то книгой не помочь,
отпихни
ты их скорее прочь!