Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Сабелька музейная.
Шла среди князей она.

Века два не портится.
И так дошла до корпуса.

Конь был серый, в яблоках.
Парень — будто писаный.

Вязью вниз по сабельке
вот что было писано:

«Без дела не выхватывай,
без славушки не вкладывай».

Только не загадывай,
что за сплав булатовый.

А Мазай загадывал,
что-то в печь закладывал.

Ложкой сталь выхватывал,
в душу к ней заглядывал!

За два года
(срок не очень долог)
у завода
вырос наш поселок.

Тут мы жили
жаждой дел и строек,
как пружины
вскакивали с коек,

и друг друга
поздравляли братски
с углем, с плугом,
с цехом сталинградским;

с виноградом,
что Мичурин срезал;
с водопадом
мощи Днепрогэса;

телеграммой
поздравляли, слали —
с первым граммом
сверхособой стали;

с ярким светом,
с домнами Магнитки…
И об этом
были в клубе читки.

Что ни вечер,
при шарах молочных
в клубе — встречи
молодых рабочих.

Глянешь в угол,
а в читальне клуба —
парень с книгой,
смуглый, белозубый.

Шел он с жаром
толковать с металлом,
«Сталеваром»
прозываться стал он.

С печью в дружбе,
он в огне кумекал!
Шел все глубже
в тайный мир молекул.

Но в накале
дней металлургии
жгли Макара
мысли и другие,

Близость бури
и телеграммах ТАССа…
Хрипнет фюрер
в реве «Спорт-Паласа».

Дни и ночи
дымен звездный купол,
парит, точит,
плавит фирма Круппа…

Всё мы знали,
жили не в тумане.
Так — в Макаре
крепло пониманье:

Не обгоним —
нас сомнут, затопят,
черных конниц
нас затопчет топот!

Втащат в петли
к фирмам иностранным,
сами
если
сталью мы не станем.

«Сталью станем!»
Эта мысль, пронзая,
там, в читальне,
вдруг вошла в Мазая.

Так мы жили
с мыслью о металле,
так дружили,
и дружбе — так мечтали.

Так листали
заголовки в «Правде»:
«Больше стали,
металлурги,
плавьте!»

И усталость
сразу с плеч слетала!
«Дай! —
казалось,
Родина шептала: —

Больше стали,
да получше, дай нам
на детали
тракторам, комбайнам!

Знай, без стали
не пахать весною.
Хлеб не встанет
золотой стеною!

Дай на трубы
Грозному и Эмбе —
нефть качнуть бы
в небывалом темпе!

Дай скорее
для электростанций,
пусть светлее
станет быт крестьянский!

Дай, как другу,
и ночь борьбы бессонной
нож хирургу
в операционной!

На моторы
дай для самолетов,
на повторы
дальних перелетов!

Дай поэту
с рифмой в поединке —
сталь
для этой
пишущей машинки!

Дай для прессов,
жмущих сильной лапой!
Дай для веса
орудийных залпов!

Дай России
тонны трудовые
на листы и
башни броневые!

И на толщи
Т 34 —
дай побольше
ради мира в мире!

Верим, сваришь,
дашь родному краю…»
«Дам, товарищ!» —
думалось Мазаю.

В смене каждой
вверх его взметала
страсть и жажда
творчества металла!

Осень тридцать пятого
солнце в тучах спрятала.
Лужи в Мариуполе
от галош захлюпали.
Ветер
рвется издали
к глинистым окраинам.
Море — сине-сизое,
будто сталь с окалиной.
Дождик на строения
льется
мелко сеянный,
а вот настроение
вовсе не осеннее.

В Сартане на улицах
листья лип балуются,
долетают до неба
в переулке Доменном,
мчатся мимо домика,
где сидят хозяева —
сам Макар и тоненькая
Марфушка Мазаева.

Чем, какою жаждою
сердце взбудоражено?
Новостью какой оно
обеспокоено?
Ничего не молвит он,
только сердце молотом
бьет,
сверлом вгрызается,
завистью терзается.

Завистью?
Вот именно!
Что не здесь, а около,
на «Центральной-Ирмино»,
началось, загрохало!
Был бы там —
увидел бы,
как, куски откалывая,
сто две тонны вырубил
молоток
Стаханова!
Сто две тонны! Здорово!

Гром!
Рекорд Бусыгина.
Так что жажды нового
много стало, видимо!

Будто спичка к хворосту,
к сердцу
эти новости.
Мчится с новой скоростью
поезд
кривоносовский.

Гром!
Страну обрадовали
обе Виноградовы…
Дальше, в завтра, в будущее
кличут эти новости!

Лишь у печек
тут — еще
годы девяностые…

«Мой мартен
в поду́ мал.
Плоскодонный он».
Так Макар подумал.
А что придумал он?

А он придумал вот что:
не касаясь стен,
по расчетам, точно,
углубить мартен.

«Мой мартен не ёмок.
Сталь ему по грудь.
Надо и в проёмах
придумать что-нибудь…»

И он придумал вот как
класть огнеупор:
чтоб до подбородка,
вот до этих пор…

«Мой мартен не бог весть!
Плавит не спеша.
В сутки — плавки по две.
Мало — два ковша».

И ходит он угрюмый.
Молча. Рот зашил.
Что ж Макар придумал?
Что же он решил?

«А если мы подгоним,
а если мы решим
сделать напряженней
тепловой режим?

А поднажмем, посмотрим.
Если приналечь —
вроде
плавки по три
в сутки выдаст печь.

А сейчас начну, мол,
взвешивать металл».
Сел Мазай. Подумал.
Взял и подсчитал:

«Три плюс пять… да трижды.
Ноль в уме…
Потом
плюс…
И вышло, — ишь ты! —
двести сорок тонн!

А если в месяц взвесить
плавки на весах,
дашь
семь тысяч двести,
печь, моя краса!

А если на двенадцать
помножить эти семь?
А если встать да взяться
не одному, а всем?

А если на Урале
в добрый спор со мной
встанут сталевары
к плавке
скоростной?

И эту прибыль тоже
надо подсчитать».
Ночь.
Макар, все множит
и не может спать.

И он себе представил,
будто эшелон
он на путь поставил —
весом
в миллион!

Эшелон с металлом:
на Донбассе — хвост,
а паровоз —
достал он
подмосковный пост!

И вот Москва выходит,
близкая, как мать:
этот груз,
выходит,
будем принимать?