Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Сразу отлегло
от сердец заводов.
А сталь
текла легко,
плавно и свободно.

Съем — пятнадцать тонн
с метра пода! Ровно!
А сталь
напором солнц
шла из выпускного.

И Макар стоит
у канавы, в искрах.
Толстый жгут струи
греет лоб: так близко.

Бликов пересверк,
и обычно, просто, —
подтянулся вверх
ковш на двух «вопросах».

Потянулся — плыть
на подвесах крана,
с головы поить
черных истуканов.

Солнцем их по край
поит он и кормит.
И глядит Мазай,
как краснеют формы.

А в душе, светясь,
тихнут, гаснут вспышки…
Это страсть сейчас
просит передышки.

Зашагал,
и вот —
говор, шутка, песня.
Молодежь
его
окружила тесно.

С детства эта страсть
нам пружинит руки:
постругать,
припасть
к стеклышку науки,

попилить,
прибить
молоточком гвоздик,
в играх — полюбить
детский паровозик.

А вырос —
поезд твой
к небу дым взвивает,
и молот паровой
сваи в дно вбивает!

Одного
душа
рвется к добрым бревнам —
стружкой обшуршать,
обтесать любовно.

А другому
жизнь —
доводить влюбленно
точность линз и призм
к тысячной микрона,

Любит полевод
шум и ширь пшеницы,
и любви его —
никакой границы!

А вот я влюблен
в пыл газетной гонки,
в мчащийся рулон
ротационки!

А строитель пьян
радостью глубокой,
когда тащит кран
груз бетонных блоков

и когда окно,
сам вставлял которое,
вдруг освещено
и закрыто шторою.

Труд,
отца чудес,
друг,
ты чтишь и любишь,
Видишь:
нету здесь
бедняков и рубищ.

Клумбами цветут
бывшие трущобы…
Друг,
скажи, свой труд
любишь ты?
— Еще бы!

Любишь ты свою
в дар за труд тяжелый
чудо-сталь —
струю,
что нагнулась в желоб;

что, как водопад,
сбрасывает пену, —
свой рабочий вклад,
сделанный за смену.

Ты вложил в страну
мысль,
желанье,
пламя, —
пусть войдут в одну
сводку цифр Госплана.

Выведет перо
вклад немалый этот,
и в Политбюро
лишний ковш заметят.

Репортер-фотограф
тает от восторгов!
Группа, ну и группа,
пять героев — крупно!
Фон — огонь в мартенах,
жанровая сцена.
— Вы, Макар Никитич,
так, слегка откиньтесь,
а вы — немного к краю.
Тишина… Снимаю! —
Вид великолепен,
хоть пиши их Репин!
Но не ради смеха
и не для перекурки —
в дверь второго цеха
входят металлурги.
Лист перед Макаром,
вызов — сталеварам.
Он перо макает,
а хлопцы помогают:
«…Я, Мазай, с друзьями
шлю
с душевным жаром —
потягаться с нами —
вызов сталеварам!
Кто даст больше стали
с метра пода печи?..»
Сталевары встали,
развернули плечи.
— Кто даст больше?
Знаем.
Мы дадим — с Мазаем. —
Подпалило щеки
им на огнепеке.
Зубы? Зубы эти
ночью сами светят!
Боровлев — доволен:
парень,
не подвел он.
А Мазай — как статен!
Ну, не цех, а съемка.
— К нам иди, Булатин,
снимемся вдвоем-ка.
Становись, старинка.
Что? В глазу соринка? —
Молодой ли, старый —
дружат сталевары.
А старый чуть не плачет,
понимай — что значит:
— Вот блокнот с секретом,
Жизнь
в блокноте этом!
Я свои составы
вам, сынки, оставил. —
И взор Макара жарок:
— Взял — стране подарок!
Нет у нас секретов
от Страны Советов.
Зажимать да прятать —
нет такой манеры.
Мы — народ богатый,
сплошь миллионеры!
Что сверх нормы сварим —
как мильон подарим! —
И ребята:
— Точно!
Что ни слово,
точно
уголь из горнила.
Придвигай чернила!
А у печей Урала
так же группа встала,
и на Запорожье
обсуждают то же.
Стайкой полетели
сводки, бюллетени,
молнии, конверты,
и главное — ответы,
словно взлеты сизых
почтарей с карнизов:
— Принимаем
вызов!
— Принимаем
вызов!

Тучи шли лавиной,
стороной.
Шел Макар с любимой
в выходной.

Очень тих и ласков
был Макар,
детскую коляску
он толкал.

Сын сложил ресницы,
занят сном.
Может, сыну снится
сом с усом?

И взгляд отец косил
на колесо,
чтобы сына сильно
не трясло.

Плыли в синь поодаль
журавли.
Вдруг подкову поднял
он с земли.

— Ты ее на счастье?
— Что ты! Нет.
Выброшу сейчас я
сей предмет.

— Значит, не на счастье…
Вот каков!
— А вдруг оно мещанство,
сбор подков?

— Я уже не верю,
любишь ли. —
Мимо них по скверу
люди шли.

Люди шли со смены.
Бросят взор —
чувствуют: семейный
разговор.

— Ну и что — что люди!
Счастья жаль…
Ты меня не любишь,
любишь сталь,

Молвит без запала
ей Макар:
— Скверный сорт металла.
Не товар.

Дрянь, поверь на слово,
не со зла!
Кой-кого подкова
подвела.

Трещинки, просветы,
вроде сот.
Нет, для счастья это —
сорт не тот.

Нет, на счастье лучше
я сварю
бурную, кипучую
сталь свою.

Примесь в лаву плеска
кину сам.
Ей — души советской
силу дам!

Жаркую лавину
в формы влив,
ей — пера павлина
дам отлив.

Это сталь, которая
подойдет
и на два мотора
в самолет;

и еще как средство,
может быть,
чтоб два наших сердца
не разбить.

Ведь от бомб глубинных
бронь трещит!
А сталь
для всех любимых —
прочный щит.

У фонтана встали
в брызгах струй.
— Так что к этой стали
ты ревнуй.

Мы с ней очень спелись
с сентября.
Но… нет других соперниц
у тебя.

Он на сына бровью
показал,
и встретились с любовью
их глаза.

Наклонил он с лаской
ниже взгляд
и повез коляску
дальше в сад.

В ней — товарищ новый,
мил и мал.
Эпизод с подковой
он проспал.

Все как будто планово!
У окна прохладного
и синь вагона спального
светит ландыш ламповый.
Скоро ль снова тронется?
Не пора ль укачивать?
Нет, велит бессонница
руку облокачивать.
То ее под голову,
то под бок устраивает.
А ход состава скорого
гул колес утраивает…

Бронза с красным деревом
Век — в вагоне бронзовый.
А поезд мчится к северу,
к рощицам березовым.
Занят он погонею,
и Макару слышится,
как шасси вагонное
говорит и дышит все:
«Собраны мы в Сормове,
буфера с рессорами,
сталь у нас надежная,
железнодорожная…
Из ремонта осенью
оси мы с колесами…
А мы — осям защитники,
прочные подшипники,
нам везти поручено
сталевара лучшего…»