Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Чай отставил
инженер курчавый.
— Вы не правы. —
Затянулся «Явой».

— Тот ошибок
мог бы не наделать,
кто решил бы
ни черта не делать!

Разве счастье —
жить на всем готовом,
а не в страсти —
обжигаться новым?

План ваш верен:
плавки скоростные, —
я уверен, —
клад для индустрии!

Вашей сметке
придадим мы форму:
образ четкий
схем и точных формул —

площадь пода,
время, жар режима,
прочность свода,
веру и решимость!

В график вправим
прихоти реакций
и заставим
печку — постараться!

Друг отважный!
Ваш почин так важен,
что багаж мой
почитайте — вашим,

В нафталине,
что ли, прятать знанья?
Это — ныне
и мое заданье!

Так что ясно?
Сникли сгоряча вы…
— Рассмеялся
инженер курчавый.

Дунул в фортку
ветерок азовский —
свежий, верткий,
с запахом известки…

— Я за ветер,
свежий и тревожный!
Взять рейсфедер!
Стать за стол чертежный!

И с барьером
навсегда покончим —
между инженером
и рабочим!

Мариуполь
спит под черепицей
круглой, крупной…
Лишь двоим не спится.

Резкий ветер.
Ночь. Часа четыре.
Окна светят
в городской квартире…

Телефон в конторе
сутки тараторит.
Вся дрожит от звона
грудка телефона.
Раньше по неделе
в трубке не гудели.
Не звенел, не тинькал
телефон,
и часто
мостик-паутинка
у звонков качался.
А сейчас из главка:
— Что идет?
— Заправка.

Раньше редко-редко
цоканье контактов,
а сейчас — директор,
и за ним — редактор,
и опять из главка:
— Как проходит плавка? —
Вдруг звонят из ТАССа:
— Срочно, что с Мазаем?
Мы в теченье часа
ничего не знаем!
Мы же ТАСС, поймите!
— Да-с? Повремените.

В тесноте конторы
связи ждут спецкоры.
Тесно им, как в ступке.
К трубке, к черной трубке,
на скамью влезая,
диктовать Мазая,
я тянусь:
— Сто строчек!
Стихотворный очерк.
Срочно ведь! Отправьте
«Комсомольской правде»! —
Трудно телефону:
вызов раз за разом!
Смотрит удивленно
диском многоглазым.

Провод синь рассвета
тянет нитью тонкой.
А в Москве газета
вышла только-только.
Буквами чернея,
влажная от клея,
тоже рассветает
на стене, и тут же
стал народ, читает
по дороге к службе.

Обсуждают люди:
— Знать, победа будет.
— С виду парень гордый.
— Что ни день — рекорды!
— Он других потянет.
— А других другие.
— Вот и жарче станет
жизнь в металлургии.
— А он, глядите, молод!
— А вот его бригада!
— И нам на «Серп и молот»,
вот такого б надо!

Шли на службу люди.
Луч зарю расплавил.
И мысль насчет орудий
командир прибавил.

А телефон в конторе
снова тараторит.
Скачут буквы диска,
и телефонистка
в доску, будто в соты,
тычет провод сотый.
Срочно!
В адрес главка.
Скоростная плавка.
Сто четыре тонны!
Опроверг законы,
опрокинул нормы!..
И мчатся электроны
в провод телефонный:
— Сто четыре тонны!..
— Сто четыре тонны!..

В цехе номер два
печь «девятка» пышет!
Жар. Жива едва,
стонет. Тяжко дышит.

Дрожь ее трясет.
Выкипает шлаком.
Тысяча шестьсот
градусов! И с гаком.

Из-под крышек свет.
Ливни звезд. Стожары.
Посторонних нет,
только сталевары.

Крышки трех оконц
вот-вот загорятся.
С трех затмений солнц
Льют протуберанцы!

Полыхает, жжет…
Сотворенье мира!
А бригада ждет
знаков бригадира.

Он очки протер.
Стал в средине цеха.
Подошел парторг,
пожелал успеха.

Старики пришли —
Пузырев, Булатин.
В этакой тиши
в первый раз бывать им!

Он — свои часы
положил на руку.
Стрелка в них частит
бегуном по кругу.

Даст или не даст
новый съем рекордный?
Крепко ль держит власть
над стихией гордой?

А Макар Мазай
печке по секрету
говорит:
— Не сдай.
Выдай плавку эту.

Печь:
— Мне горячо.
Невозможно. Сдам я. —
Он:
— Терпи еще.
Не такое ж пламя.

Пробу дай. —
А печь:
— Жарко. Жидкий кремний
начинает жечь… —
Он:
— Терпи. Не время.

Печь:
— Открой теплу
выход. Душно всюду…
Видишь, как киплю… —
Он:
— Кипи. —
Печь:
— Буду,

Только сбавь тепло. —
Он:
— Еще поваришь. —
Печь:
— Течет стекло. —
Он:
— Терпи, товарищ.

Вдумайся — стране
сталь нужна! —
Печь:
— Знаю,
но есть границы мне!.. —
Он:
— Их нет Мазаю.

Печь:
— Возьми тогда
справочник по нормам. —
Он:
— А я видал
«молнию» наркома.

Сказано:
дерзай,
добивай рутину! —
А печь:
— Остынь, Мазай… —
Он:
— А не остыну!

Печь:
— Профессора
пишут о запретах… —
Он:
— Уже стара
и наука эта.

Если новый мир
строить нам досталось,
и науку мы
«разогреем» малость!

Печь:
— Подтаял свод
жижей стеклянистой.
Чувствую — вот-вот
рухну! —
Он:
— Ты выстой.

Печь:
— Сливай. —
Он:
— Плавь
полчаса. —
Печь:
— Много. —
Он:
— Терпи. —
Печь:
— Сбавь,
завалюсь, тревога!

Он:
— Поджога нет.
Это от испуга.
Сколько уже лет
знаем мы друг друга.

Печь:
— Спеши! Видал
радугу окалин?
Торопись!
Металл
чист уже, нормален.

Только б подстеречь
миг, когда родится… —
Улыбнулась, печь,
всем печам царица!

В глубине — заря.
Луч из сизой тучи.
И крикнули:
— Пора! —
четверо подручных.

И Макар стекло
приближает к глазу,
Иссиня-светло
стало в печке сразу.

Там, на простыне,
радуясь спросонок,
нежась на спине, —
солнечный ребенок;

весела, пригожа,
в люльке с кружевами —
сталь играет, лежа,
белыми шарами.

Хоть руками тронь —
никакого жженья!
Празднует огонь
день ее рожденья.

Синь наивных глаз.
Солнце на рассвете.
Радость!
Родилась
лучшая на свете.

Радость эта есть.
Вы ее поймете.
— Эй, там,
на струе.
— Эй, там,
на пролете!

Пробивай давай!
Цех в звонках и гуле.
И вздохнул Мазай,
и вокруг вздохнули

косари, жнецы
на равнинах тихих,
в кузнях — кузнецы,
у станков — ткачихи,