Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Вот когда
твой побелеет чуб,
вот тогда
и будет «по плечу».

Дел на грош,
зеленый, а бурлишь.
Печь сожжешь,
а может, закозлишь?

Так да сяк,
недоглядишь — беда!
В яму вся
уйдет твоя бурда.

Ты, мой свет,
обзаведись отцом.
Пусть секрет
отдаст перед концом.

Заруби
на лбу своем, Макар.
Не греби
чужою ложкой жар!

Как золой
посыпан, старый черт!
Скрытный, злой
булатный старичок.

Колдуном
стоит перед огнем,
ходуном
гуляет свет на нем.

И Макар,
зубами засверкав,
ложку в жар
сует для старика!

Удалые жители
в новом общежитии!
Только что построено
трестом Юждонстрой оно.
И дом,
хоть не фасонистый,
выстроен по совести.
Тут живут товарищи,
от печей поджаристы.
Страстные, вихрастые,
если спор — пристрастные.
Но важно, что не праздные
и песни знают разные.

Всюду — комсомолией
время потороплено.
Стенгазета «Молния»
на стене прикноплена.
Коек десять в комнате.
Было так, вы помните?
Кто уснул — не движется,
а кто читает книжицу
о сталеварении,
как стихотворение.
Кто газетой занялся,
факт серьезный вычитав,
а кто поет, как нанялся,
песню о кирпичиках,
за работой скучною
над заплатой брючного…

Тишина оборвана.
Чем-то недовольная,
входит смена полная,
как команда сборная.
Сели. Робы скинули.
Табуреты сдвинули.
— Кормят разговорами…
Если ждать, то скоро мы
станем черноморами
с бородами длинными! —
Строже брови сдвинули.
— Раз бы нас поставили
на вахту молодежную,
да колдуны поставили
крепость загороженную…
— Написать бы жалобу!
— Верно, не мешало бы.
Власть у нас советская.
Слово скажем веское,
что не подкачаем мы,
честью отвечаем мы…

Кто-то: — Ненадежное
дело молодежное…
— А я, ребята, в ярости!
Новички — до старости?
Взять хотя Мазая бы —
как он сдал экзамены!
— И зря сдавал, дружки мои.
Грузят и без химии!

Раскраснелись спорщики,
доводы их верные.
Это — закоперщики
легкой кавалерии:
— Сталь дают не спелую,
а выводов не делают.
— Сводка говорит о чем?
А что завод убыточен.
План — процентов семьдесят.
Что ж мы? Не рассердимся?
Вредное явление?
— Вредное явление.
Пишем заявление?
— Пишем заявление!

Только лист колышется…
Заявленье пишется.
А кому?
А Зайцеву
в парторганизацию.
Пишется уверенно
тем, кому доверено.
Кончили, поправили,
день и год проставили,
подписи поставили
и на лист поставили
вазочку с фигурками…

Спят, прикрывшись куртками
или одеялами,
узкими, линялыми…
Спят. Их не добудишься.
Спят. Их сны о будущем.
Замерли у стен шаги.
Спят, пока их сменщики,
ярким жаром залиты,
у печи, закапанной
шлаком.
Они заняты
перекидкой клапанов.

Там — лепешка шлепнулась,
выстрелила звездами.
Там — длиннющим шомполом
злят кипенье грозное.
Там — страда тяжелая
на струе, у желоба,
где стальное золото
в чане ходит кольцами,
где немало пролито
пота комсомольцами
наряду со старыми
сталеварами…

Ничего, товарищи,
ваше дело верное.
В новичках до старости
вам не ждать! Уверен я!
Вот уже райкомовцы
с тем письмом знакомятся,
вслух оно читается,
правильным считается,
а кто с ним не считается,
очень просчитается!

Цех любимый!
В ночь — пучки лучей.
Гул глубинный
пламенных печей.

В брызгах, в пене
гибкая струя.
Сталь — в кипенье.
Нужная. Своя.

С мыслью этой
через двор и ров
в цех нагретый
входит Боровлев.

Человек он
крупный, пожилой,
с прошлым веком
бился тяжело.

Век что омут
страшный был для нас.
Он-то помнит
фирму «Провиданс».

Помнит стачку
между двух веков,
помнит «тачку»
для меньшевиков,

тяжесть гайки,
что зажал он сам,
и свист нагайки
над лицом, и шрам…

И шапки в воздух —
в Октябре, крича:
— Дать заводу
имя Ильича.

Телом тяжкий,
с легкою душой,
вон — в фуражке,
мастер над ковшом.

Из парткома
вышел.
Говорят,
что знаком он
с жалобой ребят…

Плохо варим.
Двор еще пустой.
От аварий
что ни день — простой.

А завод-то
не бельгийский — свой.
Где ж забота,
где любовь, где бой?

Кто ж подложит
страсти в огонек?
Этот, может,
смуглый паренек?

Присмотрись-ка,
стоит предложить…
А жить без риска —
вроде как не жить.

И у пасти
с заревом по край
молвит мастер:
— Слушай-ка, Мазай,

тут Волошин
умудрился слечь.
Не возьмешь ли
на недельку печь?

Двинешь дело —
вырастет и срок.
Где неделя —
там и месяцок.

Ты, я слышал,
план придумал свой?
Случай вышел —
действуй, перестрой.

В деле этом —
нужно — помогу.
Хоть советом,
в общем, чем могу.

Жду успеха.
Будь, Макар, здоров.
И из цеха
вышел Боровлев.

Добр, участлив,
сердце — напрямик.
Старший мастер,
старый большевик…

Крутолобый,
в самой гуще дел —
он особый
к нам подход имел.

Не обидит,
но и не польстит.
Брак увидит —
другу не простит!

— Ну, Макарка, —
голоса ребят, —
с первой варкой,
магарыч с тебя!

Улыбнулся
в белых два ряда.
Подтянулся.
Горд, как никогда!

Цех любимый!
Жизнь все горячей.
Гул глубинный
пламенных печей!

Всех вы краше,
близкие мои,
люди нашей
трудовой семьи!

Как-то в парке вязовом
Пузырев рассказывал,

ножичек показывал —
блеск на нем проскальзывал.

Волос режет лезвие,
верткое и резвое!

— Вот вы, братцы, варите?
А котелком не варите.

Про булаты слышали?
А знать про них не лишнее.

Поглядев на стали те —
просто ахать станете!

Диво! Но теперь они
навсегда потеряны.

Ходит в нашей коннице
сказка о буденновце:

Бил врага он саблею
в смысле веса слабою.

Но в работе — светится,
в рубке — чертом вертится!

С ней герою (верьте — нет)
лишь победа, смерти нет!