Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

И на сердце, знать,
набралось сказать что…»
А тот откинул прядь
(от отца — казачья).

Посмотрел на нас…
Понял Съезд по жесту:
важное
сейчас
он откроет Съезду:

— Для страны не жаль
ни труда, ни крови.
Для чего нам сталь?
А для строек новых,

для добычи руд,
для турбин могучих,
чтобы жизнь и труд
сделать втрое лучше;

чтобы стлалась степь —
без пустынных пятен,
чтоб насущный хлеб
даже… стал бесплатен.

Но для чего нам сталь, —
вдруг спросил он строго, —
если враг бы встал
у нашего порога?

И Съезд сказал себе:
«Этот
пост не бросит.
В схватке, ослабев,
пощады не попросит».

А Мазай:
— Могу
дать ответ короткий:
Мы
зальем
врагу
жидкой сталью глотки!

Так сказал,
что звон
с эхом перекатов!
И кто-то вышел вон
из ложи дипломатов.

И стоял Мазай
в зале,
в общем гуле,
и его глаза
в счастье потонули.

…Здесь был утвержден
и всем светом узнан
Основной Закон
Советского Союза.

Снова печь пылает,
снова сталь гуляет,
снова пляшет резво
с марганцем железо,
и в желоб льется снова
сталь из выпускного.

Грузят шихту краны
длинными руками,
и смотрят великаны
в жаркие вулканы
смелыми зрачками
с синими очками.

Посмотреть — так все тут
в Мариуполь едут,
изучить вот этот
знаменитый метод.
И стоят с Макаром:
— Покажи, товарищ,
как, каким макаром
так ты быстро варишь? —
Смотрят на заправку
и стоят всю плавку,
но они Макару
тоже дали жару!

Печь гудит, трясется.
Из око́н — три солнца.
Сталевар Аносов
поднял ряд вопросов:
— Ну, а как с износом?
Бел твой свод, не розов.
Печь с натуги воет.
Печь в ремонте вдвое.
Значит, за год выдашь
вдвое меньше плавок.
Метод твой, как видишь,
требует поправок.
Ты, Мазай, новатор,
но только рановато
застывать на месте.
Дай поищем вместе.
Нам всегда давалось
счастье в руки обе.
А что обидел малость… —
Но Мазай:
— Це добре.

Нужен, нужен поиск.
Не кирпич ли порист?
Чей-то голос шепчет:
— Магнезит покрепче.
Вот с Урала пишут:
своды нужно выше.
Или ромбом стены
растянуть мартену?
Путь закрыть износу
надо — кровь из носу!
Надо ночь не спать и
исписать тетради
ради этой, ради
радостной находки,
ради новой сводки,
где б стояло:
«Найден,
вырублен из почвы
камень для громадин,
небывало прочный!»
Он не сдаст, хоть режьте,
в поиске, в надежде.
Он в пожар работы,
в формулы, в подсчеты —
всунул руки обе.
Весь в труде, в учебе…

А находка — близко.
Уместилась
между
точностью и риском,
знаньем и надеждой.
Манит:
«На, возьми-ка.
Поймана. В порядке».
И — вывернется мигом,
и сначала в прятки!
Но Макар — за нею:
— Вырву, завладею! —
Та — в страницы мигом,
а он за ней по книгам,
по следам спектральным,
по карьерам скальным
и раз
в ночную смену
взял прижал к мартену!

Про секрет находки
в центр уходят сводки.
Сильно печь нагрета!
Варит, не тревожит.
Только суть секрета
автор знать, не может.
Свод румяно-розов.
Вниз — процент износа.
И руку жмет Аносов.
— Добре.
Нет вопросов.

И мы кончаем повесть
поговоркой ходкой:
«Где ведется поиск —
водится находка».
Если поиск труден,
ищущему —
слава!
Слава нашим людям
трудового сплава!

Только что пришел
поезд в город южный.
Звон стрекоз и пчел
закружился, дружный.

Вышли на вокзал
два юнца в фуражках,
с будущим в глазах,
с «Р» и «У» на пряжках.

Взялись за ремни
легких чемоданов,
о пошли они
в гору,
в город Жданов.

Клены с двух сторон
и — с голубем афиши.
Ясно — это он,
год грозы нависшей.

Год
борьбы за мир,
когда лист Воззванья
плыл вокруг земли,
шел из зданья в зданье.

Год,
когда сквозь ночь
взвыли батареи,
год призыва:
«Прочь
руки от Кореи!»

Год,
который нес
красный флаг, шагая
от болгарских роз
к тростникам Китая.

Жизнь и труд — ценой
битв в защиту мира,
выдержки стальной
коммунистов мира.

…Тихие дома.
Рокот стройки новой.
И завод
с холма
улицы Садовой.

Мальчики стоят.
Им дымки застлали
яркий, как театр,
корпус Азовстали.

С пламенем свечей,
вечных и бессонных,
с плавками печей
четырехсоттонных.

Выставил гигант
вдоль реки сифоны
и в сотню труб — орган
для своих симфоний.

Комсомольцы — здесь.
Место им готово.
И у двух сердец
шелест двух путевок.

Здесь расскажут им
о конце Мазая —
как окутал дым
сорванное знамя;

как враги, стуча
в буквы молотками,
имя Ильича
сбросили на камни;

как в годину бед
полз Мазай под стену
с миной в цех к себе,
к темному мартену.

…Протянув очки,
на пыланье пляски
смотрят новички
в куртках сталеварских.

Тут расскажут им
неподдельно, просто,
как неколебим
был он на допросах.

Враг ему:
— Дадим
домик, денег груду,
будут «господин»
называть вас всюду…

Но ни за мильон
долларов и марок
не отдал бы он
славы наших варок!

Жизнь и ту не взял,
отстранил, как плату.
Слова не сказал
мучившему кату…

«А у меня — страна!
Мир — на все века мне!»
И хранит стена
запись острым камнем:

«Мучил? Ну и что ж
вымучил, ничтожный?
Можешь? Уничтожь!
Тоже невозможно…»

И с вниманьем глаз,
грустных, беспокойных,
слушают рассказ
новички на койках…

Как без слов шагал,
пленный, босиком он
и в глину большака
ставил ком за комом

но́ги,
и земля
липла к ним, слеплялась,
так она сама
за жизнь его цеплялась.

И он шагал, таща
комья глины вязкой,
и не замечал,
что по бокам две каски.

Вел его конвой
лагерем, за стены.
И вдруг разнесся вой,
жалкий вой сирены.

И в последний час
по дороге к яру
вновь увидеть нас
удалось Макару.

Встал у ямы он.
Но, разбросав рассветы,
с неба роем солнц
спрыгнули ракеты,

и на штаб врага,
запылавший, яркий,
грянул
ураган
бомб советской марки.