Галактион Табидзе - Стихотворения

Как отраженье и подобье
Великих дат,
Над белым облачным надгробьем
Пылал закат.

И без тебя, среди развалин,
Я, как бобыль,
Всё брел, и ветры развевали
За мною пыль.

Вдруг — вижу очертанье моста
Из серебра,
Чтоб звездам подниматься просто
В ночь, до утра…

Горячий воздух синь. Откуда бог весть
Мне слышится, что каждый куст дрожит,
И улей позаброшенный жужжит —
Моя навеки проклятая совесть.

Душа тоскует по забытой сказке!
О, эта женщина, она светло жила —
Как на селе звенят колокола,
Как блещет серп в колосьях без опаски.

Когда грехов моих зажегся пламень?
Когда весь этот ад… скажи, когда?
Душа вернулась, не нашла следа,
Одна дорога да могильный камень.

Поляны, горы и разливом — нивы
Горят на солнце выпавшей росой.
И мчусь куда-то я, еще счастливый,
Еще хороший и еще босой.

Но снов чужих меня казнили муки,
Огнь городской обуглил дочерна —
И не дрожат уже в перчатках руки,
Душа под черной маской — холодна!

Взметнулся перепел в ярко-зеленой чаще,
И — коростель, и жаворонка звон,
И по полю идет волна всё чаще —
И зеленее не бывает волн…

Я, опоздавший из другого века,
Здесь где-то на отшибе поселюсь,
Где будет меньше бешенства, и пусть
Совсем не будет рядом человека.

Дорога горяча… Лазурны выси…
День благодарен теплому лучу…
Довольно! Бросив суетный Тифлис, я
О нем и слова слышать не хочу!

Единственный, как нежный страж, в тиши
Мелькнет перед глазами призрак Мери!
Всю старость изболевшейся души
Она возьмет с собой в иные сферы.

Но в эти позабытые края
Не воротиться пламени былого…
Сейчас течет бесцельно жизнь моя,
Но всё же рад я побывать здесь снова.

Крылами ветр толкнет калитку в сад —
Калитка приоткрытая чуть взвизгнет,
Да в выси тополя прошелестят,
Как будто пробуждая к новой жизни!

О, как здесь голубого много! Боже,
Навеки этот цвет душе — родной,
Как имя Мери женское, что тоже
Полно печалью и голубизной!

Взгляни на горы дальние! На волны,
Вплетенные в озерное стекло!
Лишь голубое носит так достойно
Свои одежды в час, когда светло.

Душа зовет невидимое слово,
Что лишь во сне приходит на уста, —
Фиалкам фиолет готовит новый,
Голубизною красит небеса.

Мы входим во дворец.
Проклятье! За стеной, увенчанной плющом,
Могилу черную напоминает дом:
На сказочных конях, на легких колесницах
Несутся мертвые со скукою на лицах.

Здесь воздух тленом заражен…
Здесь жизнь отшельника вел старец в тьме забвенья,
Без имени. Никто не знал, откуда он.
В заклятьях, в снадобьях искал он утешенья,
И мозг его трудил земных страстей экстаз.
Пред ним в глухой ночи, вдруг обнажая плечи,
Вставали женщины, укутанные в газ.
Молитвы! Требники и свечи!
Их пламень озарял зрачки призывных глаз.

О, молния! Гроза!
Здесь часто призраки являлись предо мною:
Как мне заставить их открыть свои глаза
В сем доме, сотрясаемом грозою!
Таинственное домино!
Томлюсь я без тебя средь топота и плясок.
Спасенья нет: вокруг всё масками полно.
Вот мириады красных масок.
Мне небо прежнее пригрезилось… Оно
Синело, величавое, пред нами.
Теням подобились ресницы: я в тени
Искал себя усталыми глазами!
Звенели радуги, меняя вмиг огни
И загораясь хрусталями.

Проклятье! За стеной, увенчанной плющом,
Могилу мрачную напоминает дом.
На вороных конях здесь красных масок стая
Несется, смертью небо заражая.

Серебристый дым сказанья
Взвился люстрой легче птиц.
Снова слышу я дрожанье
Тонко загнутых ресниц.

В пенье женщин скрыты нега,
Плющ зеленый и цветы.
Маски их — белила снега,
Бледны тонкие черты.

Мрак очей их, полыхая,
Смех лукавый в тьме ночной,
Словно песенка глухая,
Угрожают мне порой.

Знаю, холодом пронизан, —
О величье! — я в ночи
Без смущенья в мраке сизом
Протяну к тебе лучи.

Перстень тайный, огневейный
В пламени переливном
Пальцев хрупких и лилейных
Не сожжет своим огнем.

Перстнем словно околдован,
Вижу я в его плену
И пароль тоски свинцовой,
И погибшую весну.

Проклятье! За стеной, увенчанной плющом,
Напоминает мне могилу этот дом:
На вороных конях, на черных колесницах
Несутся мертвые с тоской на желтых лицах.
Дыханием тлетворным всё полно…
Зов пролетел, как смерч: доми́но, домино́!
Ворвалось в залу домино.

На сады ложится снег.
Гроб несут иссиня-черный.
Исступленно бьется ворон —
Чернотой по белизне.
Распустив седые космы,
Среди траурных знамен
Ветер затевает козни —
Вплоть до новых похорон.
И без лишних разговоров
Плачется вороне ворон:
«Гроб несут через сугробы,
Ну, кого еще угробить?..»

Гроб несут и топчут снег —
Чернотой по белизне.

Сумерки. Роща. Нива — течет и дремлет.
Ветер колосья желтые не колеблет.
Где-то лучина в сумерках просверкнула.
Лунный осколок над перевалом вырос.
Там, где Арагва прямо в Куру свернула,
Где наполняет влага прохладный ирис —
Белой тропою горец-пастух ступает.
Реет душа обширней души созвездий,
Как изваянье в лунном сиянье тает.
Тысячи судеб дышат с хевсуром вместе.
Мох покрывает шаткие стены храма.
Ярко, хрустально блещет струя литая,
Бьется на блюдце, плещет, дробясь упрямо,
Пряди свеченья змейно переплетая.
Клики и пляски множества — сотни тысяч! —
Огненных чудищ. Небо смеется звездно…
Поздние души, в клетку грудную тычась,
Зря поддаются страху: страшиться поздно.
Только когда прискачет святой Георгий,
Схлынет безумство пляски самозабвенной.
Небо бледнеет: гасит рассвет восторги.
Мельничный профиль замер волной согбенной.

Вечер недвижен. Всё затаилось ныне:
Вишни умолкли, тропы легли покато.
Небо — избыток необозримой сини
И непреклонность крайних лучей заката.

Крепость-руина, цепи холмов родимых,
Храм одинокий, пенной реки излука —
Как ожиданье схваток неотвратимых,
Мне непосильна будущая разлука!